Ох уж этот папа! Ну что, трудно ему, что ли, приказать своим секретарям, чтобы те написали пергамент (да ладно, и на бомбицину согласен, только чтобы с печатью!), где сказано, что он, папа то есть, признает его наследником русского престола Иоанном Каразейским-Шуйским? Убудет от него, что ли? Так нет же, вся курия именует его просто «Джованни Каразейски».

Сегодня Тимофею впервые выпала удача. По большому секрету, за который пришлось выложить цехин, ему сообщили, что русским гостем заинтересовалась сама Папесса.

Он уже знал, что Папессой именуют тут Олимпию Мадалькини, матушку кардинала Камилло, племянника (или — сынка?) нынешнего паны. А сама Олимпия была любовницей папы, когда тот был просто Джованни. Джованни — это по-русски Иван, как зовут его итальянцы — Джованни. Впрочем, его тезка теперь носит другое имя. А уж титул-то без пары чарок и не выговоришь: «Епископ Рима, наместник Иисуса Христа, преемник князя апостолов, верховный понтифик вселенской церкви, патриарх Запада, примас Италии, архиепископ и митрополит Римской провинции, монарх Ватикана и раб рабов Божьих».

Титул римского папы Тимофей выучил сразу же, как стал добиваться приема у его святейшества. Кто же их знает, пап-то этих. Может, они за ошибку в титуловании на казнь отправляют? А коли не на казнь, то во Дворец святой Минервы, где самая страшная тюрьма во всей Италии.

В папской курии было известно, что ежели хочешь чего-нибудь добиться от папы — ступай к его любовнице. Ну, теперь-то уже бывшей любовнице. Иннокентию стукнуло семьдесят пять, а в этом возрасте вроде бы не до баб. Но все равно, женщина — шея, а мужик — голова. Куда шея повернет, так туда голова и смотрит. Куда не плюнь, везде бабы правят. В Османской империи, откуда он ноги унес, гарем всеми делами заправлял. Во Франции, так там вообще королева Анна за малолетнего сынка правит. Ну а тут, в Риме, — бывшая любовница папы.

* * *

«Все пути ведут в Рим! Рим — Вечный город! Непотребство сплошное», — ворчал про себя Тимофей, прохаживаясь вдоль самой знаменитой реки. До обещанной встречи у Папессы оставалось еще больше часа, а палаццо Олимпии — вон оно, рядышком. Потому-то, чтобы скоротать время, Акундинов и бродил по каменным тысячелетним плитам набережной, разглядывая Тибр.

Желтая и вонючая вода его не вдохновляла. «Видели мы Тибры и потибристей!» — заключил Акундинов и уже было собрался уходить, как услышал:

— Синьоре!

Окликнули сзади. Неизвестно же, кто тебя окликает, — честный человек али грабитель. Акундинов сделал шаг вперед, а потом — в сторону и только после этого обернулся. Коли честный человек, так тот и не заметит, а коли грабитель, то будет раздосадован.

И точно! Судя по недовольной морде, грабитель ожидал, что незнакомец, по одежде судя — иностранец, да еще и без шпаги, обернется, как только его окликнут, и получит дубинкой по башке.

Неизвестных было трое. При шляпах, но в такой замысловатой рванине, что было ясно — римские пролетарии! Те самые, что просили хлеба и зрелищ, а когда их не получали, то шли бунтовать или грабить.

У первого пролетария в руках была дубинка, а двое держали в руках ножи. Теперь, когда первоначальный план сорвался, они начнут разговор. Ритуал!

— Известно ли вам, дорогой синьор иностранец, что Рим расположен на семи холмах? — спросил первый голодранец, склонившись в издевательски-почтительном поклоне.

— Си, синьор, — не менее почтительно ответствовал Тимофей, оглядываясь, уже готовый сбежать. Спереди — глухая стена палаццо синьоры Мадалькини, а сзади плескалась желтая вода. Бандиты же зашли справа и слева.

— Беллиссимо, синьоре! — расплылся грабитель в редкозубой улыбке. — Ходить по всем семи холмам — чрезвычайно опасно! И на одном из них вас непременно ограбят. Посему зачем вам дожидаться? Не проще ли, синьоре, быть ограбленным прямо сейчас?

Для голодранцев один только суконный плащ представлял целое состояние. А высокие сапоги красной кожи с тиснением? А лисья шапка? Да есть ведь еще и камзол и штаны. Тоже ведь не побрезгуют, сволочи, снимут…

— Си, синьор, — грустно кивнул Тимофей, забыв все другие итальянские слова, снимая с головы шапку — подарок сербского князя Милутина. — Кому? — спросил Акундинов по-русски, протягивая шапку первому грабителю.

Тот расслабился и, сунув за пояс дубинку, протянул было руку, как вдруг получил жестокий удар в пах. Бандит согнулся, а Тимоха поддал еще и ногой в лицо, выбивая оставшиеся зубы. Пока остальные замерли в замешательстве, Акундинов кинулся бежать.

Грабители — следом. «Не уйти», — понял Тимофей, пробежав саженей двадцать. Парни, что бежали за ним, были помоложе да пошустрее. Наверное, им было не впервой догонять жертву. Пробежав еще с десяток саженей, Акундинов остановился и повернулся лицом к противникам. Те уже настигали парня. Двое бежали рядком, а третий так и остался на месте, видимо, еще не оправившись. Когда оставалось каких-нибудь полсажени, Тимоха опять бросился бежать, иногда бросая взгляд назад. Ну вот, наконец-то случилось то, чего он и ждал…

Один из парней вырвался вперед, оставив товарища далеко позади. Видимо, слишком спешил. Акундинов слегка сбавил бег и, дождавшись, пока banditto нагонит, резко обернулся и ударил. Только — не рукой, а ножом, который заблаговременно вытащил из-за спины (спасибо сербам, научили!). Придерживая убитого, чтобы тот не упал на землю (вернее, на булыжник Вечного города) раньше времени, Тимоха подождал, пока не подбежит второй разбойник. А когда дождался, то бросил ему тело товарища, а сам пнул бандита по коленке. Такой пинок был даже болезненнее, нежели удар в промежность. Оба разбойника — и живой, и мертвый — упали. Конечно, Тимофей мог бы добить сейчас и второго, но не стал. Да и что там говорить-то! После приключений в Польше, Турции и, самое главное, последние полгода, что довелось провести в Сербии, «Иоанн Каразейский» прирезал бы всех троих еще там, у реки. Только к чему привлекать к себе излишнее внимание? Уж точно, по закону подлости — коли бы прирезал, то тут же как из-под земли вылезли бы тутошние стражники-сбиры и повязали бы его за милую душу! А потом в тюрьме сиди и доказывай, что ты — русский царевич и желаешь встретиться с римским папой!

Бандиты, которые больше не хотели ни мстить, ни грабить, мрачно поглядывая на ускользнувшую добычу, занялись телом своего друга. Увидев, что тот мертв, перекрестились и скороговоркой прочитали «Аве». Потом осмотрели его карманы, сняли оружие, а тело бросили в желтую воду.

Грабители издалека погрозили Тимофею кулаком, но ближе подойти не рискнули. Тот хотел было им сказать: «Сукины дети», но решил, что не поймут. Пока вспоминал, что по-итальянски это будет примерно так: «Бамбино де путано!», пролетарии куда-то делись. Возможно, искать более покладистую жертву или идти молиться за душу безвременно почившего собрата…

«Так вот, стало быть, тут и живут!» — подумал Тимофей, уходя от опасного места и поняв, что до встречи с синьорой Олимпией осталось всего ничего. Еще он подумал, что нынешние итальянцы (те же разбойники, скажем) не читали историю Рима. А коли б читали, то помнили бы о братьях Горациях и Куриациях.[57]