Вышли мы потом на улицу, а я ему тихонько говорю: «Слушай, добрый человек, а может, ты его и расстреляешь? Лично? Своей рукой? А то у нас исполнитель заболел, а остальные какие-то нежные… А?» В общем, взял я его на слабо́.

Ничего так сработал. В камере. В лоб.

А потом вдруг он мне звонит и говорит, что есть разговор, надо повидаться. Так и есть! «Не надо ли еще?» Глазки сверкают. Скулы дрожат. Понравилось! Я говорю: «Посмотрим, подумаем».

Короче, я решил так. Никто из наших в исполнители не хочет. То ли в Бога веруют, то ли нежные такие, не знаю. Да и какая мне разница почему? Дело добровольное. Но у меня очередь уже в восемь человек, и еще, я знаю, идут суды, и не сегодня-завтра еще пришлют. Не сразу, конечно. Сначала апелляция, потом прошение… но все равно они мои. Никуда я от них не денусь.

Выход, выход, где же выход? Выход один: аутсорсинг!

– Чего? – Дочь даже присвистнула.

– А чего? – ухмыльнулся подполковник. – Электриков можно на аутсорсинг? Уборщиков? Сантехников? Поваров, наконец? А почему нельзя исполнителя? Все оформили как положено.

– Сколько же вы платили исполнителю?

– По ведомости – сущие копейки. Пять тысяч до налогов.

– И что? – поморщилась она. – Я понимаю, тот первый, который хотел «своими руками», он был какой-то шиз. Или у него маньяк ребенка убил.

– Никто никого у него не убил, – сказал подполковник. – Это у него чистые эмоции взыграли. А насчет шизов… Кто не шизы? Все кругом шизы!

– Погоди! – Она не отставала. – Так что, находились люди, которые согласны были за пять тысяч убить человека?

Подполковник вытащил из кармана большой свежий носовой платок, промокнул глаза. Отвернулся к окну.

– Папа, ты что?

– Доченька моя! – Он спрятал платок в карман, взял дочкины руки и поцеловал их, сначала одну, потом другую. – Доченька моя милая, какая же ты добрая и хорошая… По ведомости – пять тысяч. А так-то они сами платили! – Он сверкнул глазами. – Мне! В смысле, фирме. Миллионы, если в рублях! За несравненное удовольствие безнаказанно загнать человеку пулю в лоб! Поняла? У нас там даже аукцион сам собой образовался. Кто больше! Тук-тук-тук – продано! Самая большая цена была, кажется, сто сорок три лимона. Примерно два миллиона долларов. А смертные приговоры всё выносились, всё выносились… Ты знаешь, мне в какой-то момент показалось, что кто-то даже, как бы тебе сказать, не то чтобы платит судьям, фу, это невозможно, нет! Но как-то их стимулирует, что ли… Чтобы побольше, так сказать, мишеней… Когда я об этом подумал, у меня прямо мороз по коже!

Потом это кончилось очень смешно. И печально. Веду я по коридору очередного такого «аутсорсера» – можно так сказать? А?

– Можно, – кивнула дочь. – И что?

– Веду я такого, значит, исполнителя-аутсорсера, он, как положено, в форме, и вдруг в коридоре учреждения ему навстречу наш замминистра! Инспекция какая-то. Идет группа, а во главе наш замминистра. И он вдруг: «Матвей Максимыч? Это ты? Что ты тут у нас делаешь? Ты что, младший лейтенант? Что за хрень?»

А этот Матвей Максимыч – довольно крупная фигура в бизнесе. Плюс его жена, известная благотворительница, – крестная мама дочери этого замминистра. Страшное дело! Скандал! Кошмар! Бедняга Матвей Максимыч так перепугался, что со страху всадил две пули замминистру в грудь. Но его тут же охранники застрелили. Тут мы быстренько фирму закрыли. Меня сначала на бумажную работу в аппарат, а потом на пенсию. Судебный процесс никому не нужен был: такие фигуры! Страшное дело!

* * *

– Готовый сценарий, – сказала дочь.

– Выброси из головы, – махнул рукой подполковник. – Никто его не снимет.

– Это еще почему?

– По двум причинам. Первое – цензура. Я, конечно, за свободу творчества, но я бы на месте начальства запретил: надо же край знать! Зачем людям смотреть такие мерзости? Ужас! Надо что-то доброе, светлое, нежное. Утешительное. Например, про любовь двух пожилых людей. Которые приехали на дачу, а дочка старика недовольна. Лирическая комедия.

– Перестань! – отмахнулась она и спросила: – А вторая причина?

– Вторая причина грустнее, – сказал подполковник. – У меня деньги почти кончились. Все эти сотни лимонов – увы! Иссякли.

– При чем тут? – Она не поняла.

– Доченька, – покаянно сказал он, – я отмывал деньги через тебя. Все твои грандиозные гонорары оплачены мной в полтора раза. Если тебе за какой-то потрясающий сериал продюсер платил двадцать миллионов, то только лишь потому, что я ему заносил тридцать. Арифметика ясна? Извини, но какой ты сценарист, если честно? Ни ВГИКа, ни Высших курсов. Ходила на какие-то левые семинары. За тебя всё дописывали, опять же за мои деньги.

– Зачем?! – закричала она.

– Затем, чтоб у моей дочери был высокий легальный доход. Чтоб она построила хорошую дачу в хорошем месте и чтоб там жил ее старенький папа-пенсионер.

– Врешь! – сказала она.

– Пойди сама проверь. Напиши сценарий, отнеси куда хочешь и жди ответа.

Она замолчала.

– И еще, – сухо сказал он. – Надеюсь, ты поняла, что твои слова «все здесь куплено на мои деньги» – это некоторая бестактность? Разве нет?

– Ну и что же мне теперь делать? – спросила она неожиданно осипшим голосом.

Подполковник встал, вышел из комнаты и скоро вернулся, держа в руках пистолет. Положил на диван рядом с нею.

– Зачем? – покосилась она.

– Либо застрелить меня, либо застрелиться самой. Не бойся. Смертную казнь в прошлом году снова отменили, а церковь недавно разрешила отпевать самоубийц. Так что решай.

– Я подумаю минут пять.

– Хорошо. – Он встал, достал из кармана пачку сигарет. – А я пока пойду покурю на террасе.

– Кури здесь, – сказала она.

Вдовы и сироты

в конце восьмидесятых

Все было обдумано, взвешено, сто раз обговорено и окончательно решено. Заявление уже полмесяца лежало в суде, Катька уже три дня как уехала с мамой в пансионат, они вчера звонили оттуда, и Катька говорила, что все очень здорово и вовсе не скучно. Наверное, понимала что-то, потому что говорила таким специально веселым голоском. И вещи были в основном перевезены к маме, даже не в основном, а полностью и окончательно, а теперь Лариса приехала на дачу, чтобы забрать последнее забытое – Катькину безрукавку, брюки и кроссовки для физкультуры. И чтобы кинуть последний взгляд – мало ли, вдруг что-нибудь забыла. Разумеется, Лариса приехала на машине, и разумеется, она не стала предупреждать своего мужа – вернее, своего пока еще мужа, – что возьмет машину. Еще чего, предупреждать! Может быть, разрешения попросить? Достаточно, что она все годы как извозчик возила его и его мамочку с дачи, на дачу и по всем делам и вечером заезжала за ним в библиотеку, ждала, как личный шофер, а он любил выходить последним, последним покидать читальный зал, и ей это нравилось, она даже гордилась, что он у нее такой, ни на кого не похожий… Последний месяц Лариса просто брала машину там, где она всегда стояла, – во дворе, под окнами их квартиры. «Бывшей, бывшей их квартиры!» – поправила себя Лариса. Примерно раз в три дня, будто по уговору, – хотя никакого уговора и даже разговора не было – она оставляла машину у него под окнами и отправлялась на троллейбусе домой, к маме. Хорошо, мама близко жила, всего четыре остановки. А утром машина стояла на месте, но не потому, что он такой благородный, а просто ему на все наплевать. Он даже водить толком не умеет, мужчина. Лариса только на даче разрешала ему съездить на станцию в магазин. Но при этом владельцем машины считался он, а Лариса ездила по доверенности. Доверенность кончалась в сентябре, и получалось не совсем красиво: как будто она изо всех сил использует, выезживает последние недели доверенности. Ну а даже если так, что в этом такого, спрашивается? Лучше подумать, что будет, когда доверенность кончится, – ее ВНИИПИ «Жилгражданстрой» был аккурат на другом конце города, Катьку надо возить в музыкалку и к француженке, а кроме того, уж извините, ради бога, она просто привыкла к машине за пять лет, без колес как без рук. Если попросить, он, естественно, продлит доверенность, но сам этого ни за что не предложит, и не потому, что ему нужны ее просьбы-унижения, нет-нет, боже упаси, – он просто не догадается. Да, да, просто не догадается. Ему всегда все надо было подсказывать, самые элементарные, самые человеческие вещи, и он к этому привык и даже иногда возмущался, когда у него нечаянно выходило какое-нибудь свинство: «Что же вы мне не подсказали? Я же просто не догадывался!»