– И посмотрите-ка! – говорю я с улыбкой. – Вы больше не грызете ногти!

Она переворачивает мои ладони и осматривает грубую, чешуйчатую кожу, отмечая алые рубцы и болезненные трещины на костяшках моих пальцев.

– Зои, – говорит она, словно пробуя мое имя на вкус. – Зои, которая читала мой дневник… Но я вижу, у тебя есть и своя история, которую ты можешь рассказать. И поэтому ты пришла в поисках продавца снов.

– На самом деле у меня нет истории. Просто в последнее время я не очень хорошо сплю. Думаю, отчасти потому, что во сне искала вас. И теперь, когда нашла и знаю, что вы спаслись, я, вероятно, буду в порядке, – заверяю я, отодвигая на задний план убежденность, что скоро потеряю свой брак и Касабланку, отодвигая мысли о том, какими трудными будут времена после того, как мы с Томом пройдем через холодные формальности развода.

Она устремляет свои пронзительные зеленые глаза на мое лицо и качает головой.

– Такие руки не могут принадлежать женщине, которая «в порядке». Я заключу с тобой сделку. Я расскажу тебе, чем закончилась моя история. – Она похлопывает по дневнику, лежащему у нее на коленях. – Поскольку у меня не было возможности закончить ее здесь. И финал оказался несколько иным, чем ты, вероятно, ожидала. Но такое часто случается в реальной жизни. Тебе бы хотелось его услышать?

Я киваю.

– А затем, – продолжает она, и что-то в ее тоне говорит мне, что это не вопрос, а констатация факта, – когда ты дослушаешь мою историю и почувствуешь, что готова, ты расскажешь мне свою.

Нина очень заботится о Жози. Когда я прихожу в риад несколько дней спустя, она приносит нам мятный чай во внутренний двор и с тревогой ждет, когда Жози, похлопывая по подушкам рядом с собой, велит перестать волноваться и присоединиться к нам.

Жози поворачивается ко мне.

– Нина беспокоится, что ты меня утомишь. Временами мой разум может быть немного коварным. Не зря моя сестра окрестила меня сумасшедшей женщиной на чердаке! Это оказалось пророческим.

Нина протестует:

– Жози, ты же знаешь, мы не считаем тебя сумасшедшей! Ты просто должна быть осторожна, чтобы не перенапрячься.

Жози ласково похлопывает ее по руке, затем продолжает:

– Травма может творить с разумом странные вещи, не так ли, Зои? Подчас моя память просто отключается, когда я пытаюсь подобраться к вещам, которые слишком тяжело вынести. Вот почему я иногда становлюсь немного рассеянной. Полагаю, это своего рода предохранительный клапан. Но, думаю, это необходимо до тех пор, пока мы не найдем другие способы переносить боль.

Я немного ерзаю под пронзительным взглядом этих зеленых, как море, глаз и пытаюсь подавить желание ободрать обтрепанные кончики ногтей. Она говорит о себе, но будто читает мои мысли. Она ничего обо мне не знает, и все же у нее такая сбивающая с толку манера разговаривать, словно она знает меня много лет.

– Спасибо, что вернула мне мой дневник, – продолжает она. Блокнот у нее уже несколько дней, это прекрасная возможность перечитать записи, прежде чем она расскажет мне, что помешало той четырнадцатилетней девочке взять с собой шкатулку с сокровищами, когда она уезжала из дома на бульваре Оазо. Нина настояла на том, что разумнее дать Жози сначала немного побыть наедине со своими воспоминаниями. – Было приятно окунуться в события моей прошлой жизни. На каком же привилегированном положении мы были! И все же мы застряли здесь вместе с остальными беженцами, спасающимися от войны. Такие же беспомощные, как маленькие белые мыши. Но тебе, наверное, хочется узнать, как случилось, что я рассталась со своим самым ценным имуществом и что стало со всеми нами…

Она открывает дневник на последней странице, напоминая себе, на чем остановилась почти семьдесят лет назад. Затем кивает и произносит:

– Вечером в субботу мы с Ниной поехали в библиотеку на моем велосипеде, чтобы вернуть книги. Мой чемодан был собран и лежал дома. Все, что мне нужно было сделать, это положить немного оставшихся вещей в сумку, которую собиралась взять с собой на борт корабля на следующей неделе. Мама все хорошо спланировала, но мы не рассчитывали, что на город нападут американцы. Я была в библиотеке, сдавала последние книги и прощалась с мадемуазель Дюбуа, когда в комнату ворвалась Аннет. Мама ждала снаружи в такси. Пришло известие, что американцы готовят вторжение по всему побережью, и корабли в гавани собирались отплыть немедленно. Мы должны были торопиться. Я, конечно, возразила, что мне нужно вернуться в дом, чтобы забрать свои самые ценные вещи. Но мама сказала, что времени нет, нам нужно срочно ехать в порт. Мой чемодан, который она погрузила в такси, – это все, что я смогла взять. Думаю, Аннет поняла, в каком я отчаянии, потому что она слегка сжала мою руку в знак сочувствия, но пути назад не было.

В гавани царил хаос, однако нам удалось подняться на борт «Эсперансы». Опускалась темнота, и мы снова провели ночь взаперти в душной каюте. Всем пассажирам капитан строго приказал оставаться на местах. Казалось, никто не знал, что происходит; отправление нашего корабля, по-видимому, было отложено из-за маневрирования военных судов в порту. Я спорила с мамой, убеждая ее позволить мне сбегать домой и забрать дневник и шкатулку из сандалового дерева, но она была непреклонна в том, что это слишком опасно – корабль может уйти в любой момент. Рано утром на следующий день, проснувшись и обнаружив, что мы все еще в гавани, я почувствовала себя такой несчастной, что больше ни минуты не могла оставаться в каюте, невзирая на приказ капитана. Поэтому я выскользнула, пока мама и Аннет все еще спали, и поднялась на палубу. Внезапно вокруг началась суматоха, люди бежали, корабли готовились, и все были слишком заняты, чтобы заметить меня. Представь себе мою радость и изумление, когда среди толпы на набережной я мельком увидел Феликса! Каким-то образом ему удалось во всем этом хаосе и неразберихе проскользнуть мимо охранников. Он что-то кричал, но я не могла разобрать ни одного слова. Все было в смятении, люди паниковали, гудели сирены, и еще много всего, что связано с подготовкой кораблей к отплытию. Я помню, что еще в гавани было несколько французских военных судов и один огромный линкор под названием «Жан Барт». Они заводили двигатели и лихорадочно готовили оружие. Я побежала на корму «Эсперансы», чтобы попытаться услышать, что говорит Феликс. Даже подумала, что, возможно, если хватит времени, я попрошу его вернуться на велосипеде к нам домой, чтобы забрать мои вещи. Но это была последняя мысль, которая пришла мне в голову перед тем, как я услышала грохот выстрелов и визг бомб. В корабль попали, и он взорвался.

В этот момент Нина кладет свою руку поверх ее руки, и я вижу, как она дрожит, но затем Жози прерывисто вздыхает, чтобы успокоиться, и продолжает:

– Я только собрала воедино то, что произошло позже, из всего, что мне рассказали другие. Сила взрыва лишила меня сознания и швырнула в воду. Феликс все еще был там и видел, что случилось. Он прыгнул в воду, чтобы спасти меня. Если бы я не поднялась на палубу, а он не примчался в порт, чтобы попытаться предупредить нас о готовящемся нападении на Касабланку, меня бы здесь не было и сегодня я не рассказывала бы эту историю. Так что забавно, не правда ли, что косвенно меня спас мой дневник? – Она гладит кожаную обложку своими выкрашенными хной пальцами. – Все вокруг было объято пламенем, все топливо вытекло с тонущего корабля, и я… Ты видишь, как сильно я обгорела.