вернуть производственные мощности поближе к собственным рынкам. Во-первых, кастомизация конечного товара потребует постоянной настройки производства в реальном времени, то есть будет уже невозможно ждать по семь недель товар, отправленный контейнером[165]. Во-вторых, роботизация заводов сведет стоимость рабочей силы к нулю, а потому офшоризация потеряет смысл[166]. С этой точки зрения у Китая идеальные возможности, поскольку он создал весьма значительные производственные мощности на собственной территории.

Чжу Мин спокойно заявляет мне, что это, по сути, конец глобализации. Китай десятилетиями скромно трудился в качестве глобального сборочного цеха, заставив западные страны постепенно подорвать собственную индустриальную базу и обеспечивая их население потребительскими товарами, которые продавались по поразительно низким ценам. Мы подсели на маркировку «Сделано в Китае». Сегодня же ситуация переворачивается с ног на голову. Если ИИ заставляет нас сократить цепочку прибавочной стоимости и производить локально, значит, мы остались ни с чем. Кай-Фу Ли говорит, по большому счету, то же самое: ИИ, переходя от эпохи инноваций к эпохе внедрения, возвращает преимущество тем странам, которые способны быстро производить миллиарды кастомизированных объектов, подключаемых к сети. Страны, занимающие передовые позиции в области ИИ, а именно Китай и пока еще США, естественным образом сосредоточат в себе капитал и инвестиции. Другие же впадут в летаргию. «Еще десерта?» – спрашивает меня Чжу Мин, как мудрый правитель.

Возможно, процесс выравнивания, который происходил при глобализации в индустриальный век, внезапно перевернется. Знаменитая «кривая слона» экономиста Бранко Милановича показала, что с конца 1980‐х годов доходы подавляющего большинства мирового населения сильно росли (спина слона), тогда как доходы средних и высших классов развитых стран стагнировали (хобот, который опускается к земле). Отсюда недовольство стран-метрополий глобализацией, которая приносит гораздо бо́льшую пользу… их бывшим колониям. Тем не менее в целом сокращение неравенства на глобальном уровне бесспорно. Но ИИ ставит под вопрос эту динамику, восстанавливая имперские полюса[167]. Слон превращается, таким образом, в верблюда с двумя горбами, соответствующими Китаю и США. Наконец-то сбудется мечта альтерглобалистов, хотя и несколько неожиданным образом: они сами станут цифровыми колониями.

Чжу Мин безукоризненно учтив со своими европейскими гостями. Китайские руководители постоянно подчеркивают, что их страна никогда не была империалистической, если не считать отношений с соседними регионами. Однако «новые Шелковые пути», то есть программы массовых инвестиций в стратегические инфраструктуры по всему миру, вызывают тревогу Евросоюза, который считает Китай «системным соперником», тогда как такие государства, как Италия и Греция, готовы пойти на поводу у китайских сирен. Помимо этой экономической и, в общем-то, вполне классической конкуренции, возникает новая проблема: на что будет похож цифровой империализм?

Этот вопрос я задаю Уильяму Картеру, специалисту по киберзащите из Центра стратегических и международных исследований (CSIS), вашингтонского аналитического центра, который похож на штаб-квартиру мультинациональной компании. Из-за контраста между по-детски безмятежным лицом Уильяма и серьезностью обсуждаемых нами вопросов разговор принимает такой же нереальный оттенок, как атака дронов в Афганистане, управляемая из комнаты с кондиционером в Пентагоне. Уильям знакомит меня с центральным для американской военной доктрины понятием «компенсация» (или, по-английски, offset). США, отставшие от своих противников в плане обычных вооружений, научились играть на технологическом преимуществе, будь то в ядерной области, в высокоточном оружии, а теперь и в сфере ИИ: это «третья компенсация», которая реализуется прямо сегодня. Алгоритмы помогают усовершенствовать традиционные техники разведки – министерство обороны вкладывает значительные средства в визуальное распознавание[168]. Алгоритмы составляют и ядро кибербезопасности, позволяя, в частности, лучше защищать важную инфраструктуру от информационных атак. Вопрос автономных видов вооружения также вызывает живой интерес, заставляя американские военные власти еще раз со всей ясностью заявить, что в принятии решений об открытии огня обязательно должен участвовать человек. Однако эти инновации, подогревающие фантазии, остаются в рамках классического военного столкновения, где задача состоит в защите определенной территории и уничтожении противника. Но мне как-то трудно представить себе, как армия Народной Республики Китай может захватить Париж или Вашингтон…

Задача цифрового империализма заключается вовсе не в совершенствовании военных техник. Уильям дает мне простую подсказку: «Сегодня, чтобы контролировать людей, уже не нужно контролировать территории». Целью войны редко был захват пустых земель, задача скорее состояла в том, чтобы подчинить себе правителей и поработить население. Это и есть тезис Клаузевица, известного прусского военного стратега, когда он определяет войну в качестве «акта силы, цель которого – принудить противника исполнять нашу волю», или, согласно его знаменитой формуле, «продолжения политики другими средствами». Война – это прежде всего действия определенных людей, нацеленные на то, чтобы властвовать над другими. Вторжение на территорию представляет собой простой способ удовлетворения этой жажды господства. Если благодаря хитрым техникам nudge ИИ позволит нам изучать и контролировать людей удаленно, зачем завтрашним победителям захватывать физические пространства? Не будет ли манипуляция поведением экономнее, эффективнее и более соответствующей нашей мирной культуре? Лучше руководить миллионами покупок, чем грабить города. Результат будет тем же: экономический выигрыш и удовлетворенная гордыня.

Когда Чжу Мин предложил французским производителям продавать сыр на сервисе Alibaba, он имел в виду не столько выживание Европы, сколько ее окончательное порабощение. Передавая свои данные Alibaba, чтобы получить доступ к платформе, производители сельхозпродукции окажутся в руках китайского гиганта электронной торговли. Представим себе историю некоей Берты, которая владеет семейной сыродельней в кантоне Юра, где многие поколения ее семьи производят сыр конте. На рынке Лон-ле-Сонье она продает не очень много, поскольку местное население предпочитает закупаться в крупных супермаркетах. Самый большой доход она получает от экспорта, в основном в Бельгию и Германию, но также все больше и в Китай, где конте считается теперь продуктом «с подтвержденной подлинностью наименования» и готовится стать люксовым товаром. Берта, однако, жалуется на то, что поставщики берут большой процент. Тогда ей предлагают перейти на платформу Alibaba, которая занимается всей логистикой в обмен на довольно скромные комиссионные. Берта в восторге от сервиса и, чтобы упростить интеракции, открывает счет Alipay. Анализ счетов за связь, производимый Alipay, вскоре убеждает ее в том, что надо отказаться от традиционного оператора и перейти на продукцию компании Huawei. Вскоре основная часть ее продукции отправляется в Китай. Однако заказы приходят нерегулярно, что усложняет хранение запасов. Чтобы улучшить прогнозирование спроса со стороны новых агентов, Берта присоединяется к сервису AliGenie, личному ассистенту, способному анализировать поведение сотен миллионов пользователей Alibaba. AliGenie может предлагать новые варианты: так, он рекомендует Берте идентифицировать своих коров методами распознавания лиц; ИИ выявляет таким образом лучших производителей, устанавливает часы дойки и отправляет предупреждения при первых признаках заболеваний. Наконец, чтобы продвигать свою продукцию на рынке, Берта загружает Taobao, социальную сеть Alibaba, которая снабжена автоматическим переводом. Taobao тут же дает ей доступ к информации, разбросанной