Мы со Стивеном и Салли бухали каждый вечер. Однажды мы отправились в «Кэтхаус», который переехал на Хайленд и Мелроуз, и в ту же ночь столкнулись с печально известным Марком Мэнсфилдом, а также Никки Сиксом. Мы собрались в одну компанию: я в тот момент был в завязке, так что героин меня не интересовал, а у Марка с собой была наркота, и они со Стивом и Никки решили ширнуться. Меня даже не взяли с собой – они отправились к Стивену, чтобы этим заняться.

Мы с Салли пошли домой, еще немного выпили у меня, и я отключился. Салли не уснула. Думаю, она знала о том, что происходит у Стивена. Не знаю всей цепочки событий, потому что меня там не было, но ребята ширялись, и в какой-то момент Никки забрел ко мне домой. Очевидно, он перебрал, потому что у меня в квартире с ним случился передоз.

Салли попыталась меня разбудить, когда увидела, что Никки валяется в углу. Но я был так пьян и устал, что ей пришлось затащить меня в душ, чтобы привести в чувство. Это не слишком помогло: я разозлился, начал дергаться и разбил стеклянную дверь душевой кабинки. Тем временем врачи «скорой» вытаскивали Никки из спальни. Стивен тоже был там, естественно, ужасно обдолбанный. Слава богу, Салли вызвала «скорую». Иначе Никки уже не было бы с нами.

Через несколько часов Кристина, ассистентка Дока МакГи, пришла за вещами Никки. Мы узнали, что он поехал в Сидарс-Синай, его привели в чувство, а через несколько часов он выписался. Точно не знаю, чем он занимался после этого, но по легенде он снова вмазался и увековечил тот вечер в песне Kickstart My Heart. В общем, если бы взглядом можно было убить, то Кристина бы меня уже прикончила. Она общалась со мной так, словно передозировка Никки – моя вина. Словно это я дал ему героин, словно это вообще была моя идея, и как будто бы я заставлял его принимать наркотики. Кристина обычно была добра ко мне, а теперь бросалась в меня необоснованными обвинениями. Больше я с ней никогда не разговаривал.

Несмотря на все это, концерты в «Перкинс-Палас» стали одними из лучших концертов в нашей жизни… а играл на них Фред Коури. Стив чувствовал себя ужасно: стоял там, завернувшись в шаль, как у Клинта Иствуда, и в шляпе-шлеме с прикрепленными к ней пивными банками, из которых торчали длинные соломинки, которые он держал своей гипсовой рукой. Мне даже стало его жаль. Он играл на бубне и сильно злился. Он старался вести себя вежливо с Фредом, но у него плохо получалось. Я мог его понять: ему пришлось сидеть и смотреть, как здорово мы играем – без него – перед аудиторией, которую мы не знали, но которой мы уже заранее нравились.

Я не имел к передозировке Никки никакого отношения, но тот факт, что нашли его в моей квартире, послужил достаточным основанием выслать нас с Салли и Стивеном из Голливуда в «Холидей Инн» в Хермоса-бич. Это был первый из нескольких случаев, когда менеджеры придумывали способ держать меня подальше от города в месте с меньшей активностью, чтобы я не вышел из-под контроля. Намерения у них были благие, а вот исполнение иногда подводило. Хермоса-бич, конечно, очень далеко от Лос-Анджелеса, и одно мне было ясно – я крепко застрял в этой дыре в малюсеньком номере с одной спальней, малюсеньким теликом и двумя стульями, ведь у меня не было машины. Там даже кухни нормальной не было, да и вообще ничего нормального, и находился он слишком далеко от ближайшего города, где можно было бы удовлетворить базовые потребности. Обслуживания в номерах тоже не было.

Стивен жил по соседству со мной и Салли, и я должен сказать, что с того момента Стивен резко покатился вниз по наклонной. В те несколько раз, когда я его видел, у него в номере творилась какая-то херня. Он нюхал тонны кокаина, и с ним все время были разные девушки. Я могу делать такие выводы только сейчас, спустя годы, потому что тогда он казался мне счастливым. Я пил одну бутылку «Джека» за другой, поскольку мои отношения с Салли, какими бы они ни были, достигли своего пика. Как только мы перебрались в Хермоса-бич, мы стали ссориться без остановки. Она становилась все более агрессивной, а я, окончательно потеряв терпение, отправил ее в Лос-Анджелес. В течение следующих нескольких лет я иногда с ней сталкивался, и даже однажды она материализовалась у моей кровати… но обо всем этом чуть позже.

За это время мы записали Lies. Мы доделали всю акустику, а потом я записал свою гитару. Это хоть на какое-то мгновение меня заняло, что очень здорово, потому что каждый день моего пребывания в Хермоса-бич приближал меня к срыву. Гитарные партии в Lies заняли у меня ровно два дня; я был так взволнован возвращением в Лос-Анджелес, что записал их даже слишком быстро – теперь жалею, что не поработал подольше.

Мое изгнание, казалось, продлилось целую вечность. В этом измерении один день словно тянулся годами. К тому же я не пользовался там особой популярностью: я спускался к местным водопоям, но там не было никаких веселых занятий, а атмосфера в компании соседей была не очень-то дружеская. Там был лишь пляж и серфинг, а когда город принимает такую культуру, то в нем не остается ничего интересного – по крайней мере, по моим примитивным вкусам тех времен.

Мы немного потусовались, а потом отправились в Нью-Йорк выступить хедлайнерами на нескольких концертах. На некоторых из них у нас играли Zodiac Mindwarp, а также EZO. Как прошли концерты, я не помню, зато помню, что мы выступали в зале «Лаймлайт». Мы не воспринимали все это всерьез: план состоял в том, что мы просто прилетим, а играть будем на чужом оборудовании. Я принял снотворное перед вылетом в Лос-Анджелес, и, когда мы пропустили свой рейс, потому что Аксель опоздал, я как-то умудрился не заснуть.

Мы всегда путешествовали вместе, и, пока мы ждали Акселя и следующего рейса, я пил «Джека». К тому времени как мы добрались до Нью-Йорка, пришло время ехать прямо на концерт, и тут таблетки подействовали в сочетании с алкоголем. В самолете я проспал около часа, так что теперь ощущал себя ходячим мертвецом. Мы приехали без предупреждения, и, учитывая все обстоятельства, концерт прошел довольно хорошо. Единственной проблемой стал тот ужасный момент, когда мы начали играть Sweet Child o’ Mine. У меня ушло минут десять, чтобы сложить эти восемь нот вступления. Я начинал и переставал, начинал и переставал, а потом у меня наконец получилось. Было одновременно стыдно и смешно. Кажется, именно в тот вечер я прыгнул в зал со сцены, и толпа расступилась передо мной, словно Красное море, а я грохнулся на пол. Там я пролежал какое-то время, прикидывая, не сломал ли я себе что-нибудь. Потом я вернулся на сцену и попытался сделать вид, что все в порядке.

Концерт в «Ритце», который мы дали в Нью-Йорке в ту поездку, оказался очень популярен на MTV. А его уж точно нельзя было назвать одним из наших лучших выступлений: у Акселя были проблемы с голосом, а мы, хоть и играли неплохо, могли бы играть намного лучше и совсем недавно так и делали. В общем, получился какой-то свободный и нестройный панк-рок, и только по этим причинам концерт чего-то да стоит. Эти кадры важны, потому что они отражают суть группы. Зрители были потрясающие, и, как и во многие памятные моменты в моей жизни, все закончилось прежде, чем я успел это понять.