Я качаю головой. Я не совсем понимаю, о чем она спрашивает.

— От них не отделаешься, — говорит она. — Это значит, что тебе придется драться.

Я собираюсь ответить, но шарканье, которое я уже слышал раньше, останавливается у двери. Потом покачивается дверная ручка. Шестая делает глубокий вдох и выпускает мою руку.

— Значит, не выскользнуть, — произносит она. — Теперь начинается война.

Она кидается к двери, выбрасывает вперед руки, дверь отрывается от косяка и летит через коридор. Расщепленное дерево. Разбитое стекло.

— Включай свой свет! — кричит она.

Я щелчком включаю его. В обломках разбитой двери стоит могадорец. Он улыбается, из угла рта, куда его ударило дверью, сочится кровь. Черные глаза, бледная кожа, которой словно никогда не касалось солнце. Пещерное существо, поднявшееся из мертвых. Он бросает что-то, чего я не вижу, и я слышу, как рядом со мной Шестая издает стон. Я смотрю ему в глаза, и меня пронзает боль, которая приковывает меня к месту, и я не могу шевельнуться. На меня спадает тьма. Печаль. Мое тело костенеет. В моем затуманенном мозгу проносятся образы из дня вторжения: смерть женщин и детей, мои бабушка и дедушка; слезы, крики, кровь, груды горящих тел. Шестая прерывает мое оцепенение, поднимая могадорца в воздух и швыряя его о стену. Он пытается встать, а Шестая снова поднимает его и изо всех сил бьет об одну стену, потом о другую. Скаут валится на пол переломанный и искореженный, его торс пытается подняться, а потом падает неподвижно. Проходят одна или две секунды. Все его тело обращается в груду пепла, при этом раздается звук, как от брошенного на землю мешка с песком.

— Что за черт? — спрашиваю я, недоумевая, как может тело полностью рассыпаться.

— Не смотри им в глаза! — кричит она, игнорируя мое удивление.

Я думаю об авторе «Они ходят среди нас». Теперь я понимаю, через что он прошел, глядя им в глаза. Наверное, он радовался смерти, когда она наконец пришла, как избавлению от образов, которые непрестанно проигрывались в его мозгу. Я могу только представить, какой силы они бы достигли, не разрушь Шестая это колдовство.

Два других скаута бегут на нас из конца холла. Их окружает темная пелена, как будто они поглощают все вокруг себя и обращают в черное. Шестая стоит в полный рост передо мной, стоит твердо, подбородок высоко поднят. Она на пять сантиметров ниже меня, но благодаря осанке кажется, что, наоборот, на пять сантиметров выше. Сара стоит за мной. Оба могадорцы останавливаются на пересечении двух коридоров, их зубы оскалены в улыбках. Мое тело напряжено, мышцы горят от изнеможения. Они глубоко и с шумом дышат — это их дыхание, а не шаги мы слышали за дверью. Они смотрят на нас. Потом коридор наполняется другим шумом, и могадорцы переключают внимание на него. Дверь трясется, как будто кто-то пытается ее открыть. Вдруг раздается грохот выстрела, и входная дверь в школу распахнута пинком. Они оба удивлены и как только поворачиваются, чтобы убежать, в коридоре раздаются еще два выстрела, и оба скаута отброшены назад. Мы слышим приближающиеся шаги двух пар ботинок и поскребывание когтей. Шестая напрягается рядом со мной, готовая ко всему. Генри! Это огни его пикапа мы видели на подъезде к школе. У него двустволка, которой я никогда раньше не видел. Рядом с ним Берни Косар, который со всех ног бежит ко мне. Я наклоняюсь и поднимаю его с пола. Он бешено лижет мне лицо, а я так рад видеть его, что почти забываю сказать Шестой, кто этот человек с ружьем.

— Это Генри, — говорю я. — Мой Чепан.

Генри подходит к нам, настороженный, внимательно глядя на двери классов, мимо которых идет, а за ним, неся в руках Лориенский Ларец, идет Марк. Понятия не имею, зачем Генри взял его с собой. У Генри безумный взгляд, изможденный, полный страха и тревоги. Я ожидаю наихудшего за то, как я бежал из дома, брани, может, пощечины, но вместо этого он перехватывает ружье левой рукой и крепко, во всю силу обнимает меня. Я обнимаю его в ответ.

— Прости, Генри. Я не знал, что такое случится.

— Я знаю, что ты не знал. Я просто рад, что с тобой все в порядке, — говорит он. — А теперь давайте выбираться отсюда. Вся эта чертова школа окружена.

Сара ведет нас в комнату, которую считает самой надежной, — это кухня класса домашнего хозяйства дальше по коридору. Мы запираем за собой дверь. Шестая придвигает к ней три холодильника, чтобы никто не мог войти, а Генри бросается к окнам и опускает жалюзи. Сара проходит прямиком в ту кухню, где мы обычно готовим, открывает шкаф и достает самый большой мясницкий нож, который только может найти. Марк наблюдает за ней и, когда видит, что она сделала, бросает Ларец на пол и тоже выбирает себе нож. Потом осматривает другие шкафы, достает молоток для отбивания мяса и засовывает себе за пояс.

— Вы в порядке, ребята? — спрашивает Генри.

— Да, — отвечаю я.

— И у меня все нормально, если не считать финки в плече, — говорит Шестая.

Я слегка включаю свой свет и смотрю на ее руку. Она не шутила. В том месте, где бицепсы подходят к плечу, торчит нож. Вот почему я слышал ее сдавленный стон перед тем, как она убила скаута. Он метнул в нее нож. Генри подходит и вынимает нож. Она стонет.

— По счастью, это всего лишь нож, — замечает она, глядя на меня. — У солдат будут мечи, которые светятся от разного рода сил.

Я собираюсь спросить, что это за силы, но Генри перебивает меня.

— Возьми, — говорит он и протягивает ружье Марку. Тот без пререканий берет его свободной рукой, в страхе наблюдая за всем, что происходит вокруг него. Интересно, много ли Генри ему рассказал. И больше всего интересно, зачем он его взял с собой. Генри прикладывает к ее ране тряпку, и она держит ее. Он поднимает с пола Ларец и ставит его на ближайший стол.

— Давай, Джон, — говорит он.

Без объяснений я помогаю ему открыть замок. Он откидывает крышку и достает плоский камень, такой же темный, как аура, окружающая могадорцев. Кажется, Шестая знает, для чего этот камень. Она снимает рубашку. Под ней черный с серым резиновый костюм, очень похожий на тот серебристый с голубым, который я видел в кадрах из прошлого на моем отце. Она делает глубокий вдох и подается плечом к Генри. Он тычет камнем в рану, и Шестая со стиснутыми зубами стонет и корчится от боли. На лбу проступает пот, лицо становится ярко-красным от напряжения, на шее вздулись жилы. Генри не отнимает камень почти целую минуту. Он убирает камень, и Шестая сгибается пополам, делая глубокие вдохи, чтобы прийти в себя. Я смотрю на ее руку. Кроме поблескивающего пятна крови, ничего нет, ни раны, ни шрама, только маленький порез на костюме.

— Что это? — спрашиваю я, кивая на камень.

— Это лечащий камень, — говорит Генри.

— Такие вещи действительно существуют?

— На Лориен существуют, но боль от лечения вдвое сильнее изначальной, от самого ранения, и камень срабатывает только тогда, когда рана была нанесена с намерением убить или навредить. И камень надо использовать сразу же.