Когда утром Бальтазар Джонс отправлялся в кабинет главного стража-йомена в башне Байворд, он был уверен, что его снова отчитают за жалкие успехи в деле поимки карманников. Наоборот, главный страж предложил ему должность смотрителя воронов. Но бифитер отказался, оставив при себе свое мнение о гнусном характере этих птиц. Все еще держа за поля свою шляпу, он спросил, не может ли он тем не менее переехать в шикарную квартиру смотрителя воронов, чтобы избавиться наконец от проклятой сырости Соляной башни, унылого стука долота и заплесневелого запаха сандалий католического священника. Минуту главный страж хранил молчание, вместо ответа барабаня по столу своими как будто набальзамированными пальцами. В конце концов он испустил тяжкий вздох и проговорил:

— Если уж вам так хочется…

Бальтазар Джонс выбросил черный мусорный мешок в бак рядом с кафе «Тауэр», развернулся и увидел преподобного Септимуса Дрю, который шагал в сторону таверны «Джин и дыба», и обгрызенные крысами полы его красной рясы развевались на ветру. Бифитер кинулся бегом, чтобы перехватить его и спросить, правда ли то, что он покидает Тауэр. И капеллан пригласил его в таверну, где они сели возле стойки, дожидаясь, пока хозяйка заведения конфискует трехпенсовик у тауэрского врача. Бифитер с сожалением узнал от святого отца, что тот уедет еще до конца месяца.

— Но как же наш боулинг? — спросил Бальтазар Джонс.

Преподобный Септимус Дрю опустошил свою кружку и поставил на картонную подставку.

— Всем в конце концов приходится куда-нибудь переезжать, — сказал он.

Затем он посмотрел на часы и извинился, что не может посидеть дольше, поскольку они с Руби Дор идут смотреть чучело маленькой совы Афины. Потом он похлопал старого друга по руке и спросил, пробовал ли тот после их разговора в птичнике как-нибудь вернуть Гебу Джонс. Бальтазар Джонс кивнул.

— Есть успехи? — спросил капеллан.

Бифитер уставился в стойку.

— Ты бы хоть попытался, — заметил капеллан, заполняя паузу.

В одиночестве допив свою пинту, бифитер утер усы тыльной стороной ладони и отправился в Соляную башню. Поднимаясь по винтовой лестнице, он услышал, как звонит телефон, и со всех ног бросился в гостиную, чтобы поднять трубку. Но это оказался всего лишь посланник из дворца, и бифитер опустился на диван.

— Я подумал, вам будет интересно узнать, что мы вернули пингвинов-скалолазов, — сказал королевский конюший.

Бифитер откинулся на спинку дивана.

— И где же они были? — спросил он.

— Они добрались до Милтон-Кинса. Вчера рано утром полицейский заметил их на кольцевой развязке.

Повесив трубку, бифитер пошел наверх. Не в силах больше выносить запах Гебы Джонс, которой здесь больше нет, он снял постельное белье, оставив ночную рубашку жены на подушке. Открыв сушилку, чтобы взять чистые простыни, он увидел мужскую майку и бросил ее в корзину.

В очередной раз споткнувшись о развалины шкафа, он принялся собирать его. Когда шкаф снова встал на ноги, бифитер начал развешивать по местам одежду. В общей куче он нашел несколько свитеров жены, а сложив их, обнаружил урну с прахом Милона. Он поднял урну и поставил на кровать, не сводя с нее глаз. Он подумал обо всем, что у него было в жизни и что он потерял, после чего пришел к выводу, что с самого начала не заслуживал всего этого. Он осторожно протер урну от пыли носовым платком, поднялся и переставил ее на подоконник.

Лежа на чистой постели, он надеялся немного отдохнуть, прежде чем вернуться к работе. Однако он никак не мог удобно улечься, потому что от одиночества ломило все тело, и ему пришлось снова сесть. Он спустился в гостиную, однако здесь его поджидала передняя половина несчастной пантомимной лошади. Он пошел в кухню, отодвинул стул и сел за стол. Но вскоре он снова поднялся, когда его взгляд упал на рисунок над раковиной с тремя улыбающимися фигурками — двумя большими, одной маленькой, — стоявшими рядом с разноцветным кружком. Пройдя через гостиную, он спустился по мертвенно-холодной лестнице.

Он открыл дверь в комнату Милона и впустил резкий мартовский свет, отдернув занавески, которые сам сшил много лет назад. Он сел на кровать и провел рукой по мягкой подушке, на которой когда-то покоилась голова его сына. Он окинул взглядом его пожитки, которые скоро придется складывать в чемоданы. Взял с книжной полки спичечную коробку, открыл и поглядел на пятидесятипенсовую монетку. Протянул руку к аммониту и провел по твердым завиткам большим пальцем. Раскрыл книгу о греческих мифах, лежавшую на ночном столике, полистал, задержался на странице с изображением Гермеса и черепахи. Он не знал, сколько пробыл в комнате, когда до него неожиданно донесся какой-то звук. Он поднял глаза, светлые, как опалы, и увидел в дверном проеме Гебу Джонс со своим чемоданом.

Оба молчали. Наконец она поставила чемодан на пол, подошла и села рядом с мужем. Бальтазар Джонс заговорил первым.

— Это я убил Милона, — сказал он, глядя в пол.

Геба Джонс в ужасе зажала себе рот рукой.

— Что ты такое говоришь? — еле слышно спросила она, не сводя с него глаз.

Бифитер, запинаясь, рассказал ей, как вечером, накануне смерти Милона, они поссорились из-за домашнего задания, которое тот недоделал, и Бальтазар Джонс пригрозил, что не поведет сына в выходные в Музей науки, если тот не сделает работу.

— При чем тут музей? — спросила она.

Бальтазар Джонс напомнил ей слова патологоанатома, который тогда сказал, что у детей внезапная остановка сердца может быть после пережитого эмоционального потрясения.

Геба Джонс положила руку ему на колено.

— И об этом ты думал все эти годы? — спросила она, вглядываясь в его лицо.

А потом она напомнила ему, о чем еще сказал тогда патологоанатом: иногда остановка сердца случается во сне, или при пробуждении, или при физических нагрузках, а Милон весь вечер носился вверх-вниз по этой проклятой лестнице.

Потом она молча смотрела куда-то в пустоту. И наконец сказала:

— Если у нашего бедного мальчика сердце и могло ослабеть от чего-то, то только от его любви к тебе.

Бифитер плакал, плакал и плакал. Потом им обоим показалось, что он выплакался, и тут он заплакал снова.

После этого разговора Геба Джонс достала вещи из чемодана, проверила, как цветут в ящиках на крыше ее нарциссы, и нашла на подушке мужа свою ночную рубашку. Пока еще не стемнело, они спустились по винтовой лестнице и пошли на тауэрский причал. Стоя бок о бок, они смотрели на Темзу, в месте, где белый медведь Генриха Третьего, сидевший на веревке, когда-то поймал лосося. Когда она наконец почувствовала, что готова, Бальтазар Джонс медленно снял крышку и положил урну на бок. Они смотрели, как ветер подхватывает высыпавшийся пепел, и тот опускается на серебристую поверхность воды. Когда пепел начал свое путешествие к морю, Геба Джонс сжала руку, которую будет сжимать до конца своих дней. А когда пепел исчез из виду, Бальтазар Джонс сказал, что, когда выйдет в отставку, они купят дом в Греции, где нет английских дождей, и дом обязательно будет стоять на берегу моря, чтобы они всегда могли быть рядом с Милоном.