Он перевел дух, когда прозвенел звонок. Лекция, бесспорно, получилась… Студенты, на ходу аплодируя, окружили его плотным кольцом, наперебой задавая вопросы, но времени отвечать уже не было — в аудиторию входил новый преподаватель, с которым полагалось как-то перемолвиться. Ждущим в холле студентам он обещал, что специально встретится с желающими после окончания курса для живого общения — то, что по-английски называют question period. Он позаимствовал этот опыт у своих западных коллег, найдя его необыкновенно продуктивным для обеих сторон, но там это бывало частью курса и входило в план, здесь же, из-за ограниченности во времени, придется выходить за сетку часов.

Последующие лекции он готовил с удовольствием, неожиданным для себя, и теперь всякий раз с нетерпением ждал очередной поездки в Москву по пятницам, к 10.45, что его вполне устраивало — он был типичным жаворонком и его самое активное состояние приходилось на первую половину дня.

* * *

Это была третья по счету лекция, и он, закончив ее, уже начал собирать свои бумаги, как вдруг увидел на столе конверт, адресованный на его имя. Раскрыв его, он нашел записку — некая Марина Козырева сообщала, что пишет о нем статью в университетскую малотиражку. Затем следовала просьба — проконсультировать ее в свободной аудитории после окончания лекции, в связи с возникшими у нее вопросами по его ранним произведениям. В конце записки указывалось время — 12.15, и число — сегодняшнее.

Он повертел записку в руках, посмотрел вокруг, но никакой ассоциации с автором не обнаружил — студенты уже умчались и задавать вопросы было просто некому.

«Придется пойти… как-никак, ребенок изучает меня, нехорошо обижать ребенка», — подумал он и пошел к лифту.

Поднявшись на десятый этаж, он нашел указанную в записке аудиторию, но там оказалось пусто. Юную просительницу такая необязательность не украшала, но он не очень-то этому удивился — был научен собственной дочерью, которая постоянно везде опаздывала. Да, времена изменились — в ее возрасте он бы не посмел опоздать на встречу с человеком старше себя, тем более — со знаменитостью, примчался бы заранее… Но не наказывать же девочку за невежливость, тут же уйдя из аудитории…

Он попытался представить себе юную девицу и мысленно нарисовал ее портрет — получилось бледное, худенькое существо в очках, заучившаяся филологиня, эдакий синий чулочек, вычитывающий из школьной тетради заранее составленные вопросы и преданно стенографирующий его ответы.

«Ладно, подожду чуть-чуть, отдышусь после пения… все-таки голосить с утра в моем возрасте уже не так-то просто… хотя голос сегодня звучал как никогда, да и лекция была — грех жаловаться… пожалуй, лучшая в жизни… не ожидал, что смогу так раскачать себя», — с удовлетворением подумал он…

Чтобы убить время, он подошел к окну, пытаясь взглядом отыскать свою машину, припаркованную у входа в «стекляшку» — так в народе назывался корпус гуманитарных факультетов, в котором находился и филфак.

Хорошо, что здесь можно удобно припарковаться, к главному зданию так просто не подъедешь, для въезда требуется спецразрешение. Ну, да вот и его красавчик — новенький перламутровый «вольво», хорошо просматривается среди тусклых «жигулей» и «москвичей»… хотя нет, несколько иномарок все же затесалось между отечественными уродцами… даже чей-то черный «мерседес» застыл у самых ступенек…

Какая-то парочка с упоением целовалась, спрятавшись за кустами — вполне парижский этюд, прекрасный сюжет для фотографа именно с этого ракурса… Он немного понаблюдал за ними — да, всему свое время, кому-то и с утра не лень… потом перевел взгляд в сторону проспекта Вернадского… Несколько опаздывающих — все до одной девчонки — стремглав промчались и скрылись под козырьком входа, выходившие же из здания неспешно двигались по направлению к воротам…

Больше ничего интересного заприметить не удалось, и, решительно развернувшись, он дал себе слово, что подождет еще минуту-другую и уйдет.

«Уже подъезжал бы к дому, а может, и успел бы пропустить рюмочку перед обедом», — подумал он, постепенно начиная раздражаться.

Она не появлялась… В комнату с любопытством периодически заглядывали какие-то студентки и, увидев его, тут же исчезали.

«Все, пора уходить, это уже не только невежливо, это уже просто неприлично», — сказал он себе и направился к выходу, но тут дверь стремительно открылась и в аудиторию влетела высокая, с длинными, до пояса, темными волосами синеглазая красавица. У него перехватило дух — никогда прежде ему не приходилось видеть так близко подобное совершенство.

Поздоровавшись, она представилась:

— Марина Козырева, четвертый курс филфака. Извините, пожалуйста, что заставила ждать, но пришлось пешком мчаться с первого на десятый этаж, не хотелось ехать в одном лифте с Питером. Давно пора появиться на занятиях по английскому, но у меня на сегодня совсем другая программа…

Она выпалила все скороговоркой, почти без пауз, потом, зажмурившись, перевела дух и в упор посмотрела на него.

Что за глаза! Впервые он видел такие переливы оттенков — от темно-синего до глубокого серого и прозрачно-голубого… Это не были наивные глаза невинного ребенка, каким, в сущности, она была по возрасту… Их нельзя было отнести и к глазам многоопытной женщины, которой, по возрасту же, она быть не могла… Эти глаза были загадкой, тайной — настоящие мистические очи русалки, сильфиды, сирены, в смоляных ресницах, затягивающие в бездонный омут… Они не смотрели, не разглядывали, они проникали, пригвождали, манили, завораживали, притягивали — от них невозможно было оторваться…

«Погибельные глаза», — подумал он, и сразу вспомнились стихи Николая Заболоцкого, на которые он несколько месяцев назад написал романс:

Ее глаза — как два тумана,

Полуулыбка, полуплач.

Ее глаза — как два обмана.

Покрытых мглою неудач.

Соединенье двух загадок,

Полувосторг, полуиспуг.

Безумной нежности припадок.

Предвосхищена смертных мук.

Когда потемки наступают

И приближается гроза,

Со дна души моей мерцают

Ее прекрасные глаза.

Глядя в эти дивные глаза и вспоминая стихи, он застыл как пригвожденный — ничего не понял из сказанного ею. Она выжидающе смотрела на него, а он молчал — время для него остановилось…

Дверь то открывалась, то закрывалась — подозрительно часто.

— Кыш отсюда, не мешайте, убирайтесь, — периодически шипела она, пиная дверь ногой.

«Господи, что за очаровательные, естественные жесты! Такие трогательно-ребяческие!» — пронеслось у него в голове.

— Вы на меня не сердитесь за опоздание? — она умоляюще смотрела — нет, проникала ему в душу… До него, наконец, дошло, что он говорит сам с собой и надо что-то отвечать.