— Уйди, — сказала она бесцветным голосом, — не могу и не хочу тебя видеть…

— Прости меня, Лера…

— Я уже сказала тебе — уйди, мне нужно побыть одной и переварить это досье…

— Какое досье?

— Вот эту мерзость, которую только что получила почтой…

— Что это еще за досье?

— При беглом взгляде — подробные описания похождений стареющего повесы с девицей, годящейся ему по возрасту в дочери…

— Да кто и что мог прислать?

— Доброхотов у нас всегда было хоть отбавляй, а нынешний доброжелатель подписаться не пожелал.

— Бедная моя, — сказал он, чувствуя себя последним подлецом.

— Оставь свои лицемерные соболезнования при себе… и очень тебя прошу — не смей приближаться ко мне… попробую как-то осмыслить всю эту грязь…

Она взяла со стола пакет и начала медленно подниматься по лестнице — пусть видит, что он с ней сделал.

«Посмотрим, что ты запоешь, когда окончательно подрастеряешь запал да помечешься в одиночестве. Не выйду из спальни до тех пор, пока сам не приползешь на брюхе», — с ненавистью подумала она и, закрывшись изнутри, легла на диван.

Он не знал, что делать, — впервые она не только не захотела с ним разговаривать, но и оставила одного, да еще ушла в жутком состоянии, еле передвигая ноги, как в обмороке, с трудом поднимаясь по ступенькам. Теперь она не просто не могла ему помочь, но по всему было видно — сама нуждалась в помощи…

«А если с ней случится какой-нибудь удар — что тогда?»

От этой внезапной мысли он сразу похолодел и мгновенно взлетел по лестнице к двери спальни — оттуда не доносилось ни звука… Он попытался открыть дверь, но понял, что она заперта изнутри… На его робкий стук не последовало никакого ответа. Он постучал сильнее — молчание…

«Нет, она мне этого никогда не простит, такое простить невозможно», — с тоской подумал он и медленно пошел вниз.

— Сергей Петрович, когда ужин-то подавать? Калерия Аркадьевна, никак, легли? А чего так рано?

— Отдыхайте, Фенечка, сегодня обойдемся без ужина, не хочется что-то… просто позже попьем чаю…

Ему было не до еды, ему было просто тошно. Слоняясь по кабинету и не зная, куда себя деть, он пребывал в полном оцепенении от разом навалившегося кошмара. Хотя перспектива отцовства и потрясла его, но теперь эта новость несколько отступила на второй план перед непонятной перспективой какого-то досье. Главное же беспокойство было связано с единственной мыслью — что с женой?

Из спальни не доносилось ни звука. Открыв дверь кабинета, он поставил кресло у порога и, усевшись, начал ждать, не отрывая глаз от ведущей наверх лестницы…

Она лежала молча, пытаясь успокоиться. С большим трудом ей удалось заставить себя не думать о конкретных деталях и не представлять себе мужа в постели с другой — и мысли, и эмоции следовало направить в нужное русло. Ее главные страхи были связаны с тремя возможными развязками, которых нельзя было допустить — во-первых, его ухода из дома, во-вторых, признания факта отцовства, и в-третьих, усыновления ребенка. Третье условие автоматически достигалось при успешном выполнении двух первых.

Как в любой ситуации, здесь также нужно перехватить инициативу и внушить ему с самого начала их предстоящего разговора, что только она способна спасти его от катастрофы, но — как добиться этого? Каким образом? По мягкому, щадящему варианту, на коленях умоляя не уходить? Прогибаться она не привыкла, однако с ним готова даже на такое… Но, скорее всего, до него вряд ли дойдет, хотя такое зрелище обязательно произвело бы на него сильное впечатление — ему ведь еще никогда не приходилось видеть ее униженной.

Нет, эффективнее будет другое — не самой ползать в ногах, а заставить его просить пощады… Нужно вылить на него разом весь ушат помоев, довести его до комы, вышибить из него всю дурь, максимально прогнув под свой план… но нельзя перегнуть палку, ломая до конца, а то спасать будет некого…

К вечеру он не выдержал и, поднявшись по лестнице, снова постучал в дверь. Дальше откладывать разговор не имело смысла, и она решила — пора начинать…

— Что тебе от меня нужно?

— Лера, пожалуйста, не оставляй меня одного… давай поговорим…

— Я скоро спущусь, иди на кухню.

Он покорно спустился и сел за стол, ожидая ее. Она вошла и молча, не глядя на него, села напротив.

— Прости меня… я так не могу… не знаю, как жить дальше…

— Чего же ты ждешь от меня?

— У нас ведь столько общего… наша общая история, семья, дочь… я не смогу выйти из всего один… помоги мне…

— Я не хочу и не стану говорить о том, как ты ранил меня, наверное, ты и сам догадываешься… Просмотрев всю прелестную подборку, я просто попытаюсь обрисовать тебе ситуацию, как она есть. Для этого попрошу тебя собраться с духом, потому что эта история не так одномерна, как кажется на первый взгляд. Теперь я совершенно уверена — после изучения досье у меня гораздо больше информации, чем у тебя…

— Больше? Что это значит?!

— А то, что в этой истории, кроме твоей явно глупой доверчивости, есть еще и другие моменты, гораздо более отвратительные…

— Что может быть ужаснее того, что сделал я?

Жена встала, вышла из-за стола и, глядя ему прямо в глаза, медленно, не повышая голоса, и, может, именно потому и особенно выразительно, отчеканила:

— Ты стал жертвой вульгарного пари девицы не слишком высоких моральных устоев, заключенного при большом количестве свидетелей, о том, что ей удастся в считанные минуты соблазнить тебя. У нее самая дурная репутация на факультете.

Он застыл — удар незамедлительно достиг своей цели. И тут же, без пауз, понеслось остальное…

Главным козырем, предъявленным женой, был длинный перечень мужских имен, возрастной диапазон которых колебался от девятнадцати до пятидесяти лет. Среди перечисленных были польский дипломат, преподаватель кафедры новой и новейшей истории, парочка солидных деятелей, имена которых были на слуху, примелькавшийся киноактер Таранщиков, вечно играющий дворян или белогвардейцев, и целый список молодых красавчиков — студентов с разных факультетов.

Были упомянуты все адреса, по которым он с ней встречался, которые он тотчас узнал, но среди них попадались и незнакомые ему, что могло означать только одно — там она встречалась с другими…

Без надрыва и комментариев она бросила на стол пачку фотографий, коротко сказав:

— Можешь полюбоваться.

Он автоматически начал перебирать снимки. Она не торопила его.

Досье было внушительным, и на всех фотографиях его легкомысленная возлюбленная была запечатлена в объятиях или фривольных позах с разномастными партнерами, среди которых был и он. Особенно сразили его два последних снимка — на одном был он сам, в какой-то постыдной стойке, неуклюже обхватив ее и выпятив губы для поцелуя. На другом, мастерски сделанном примерно в таком же антураже, она обнималась с другим партнером, но эта разница была чудовищной насмешкой именно над ним, потому что юный любовник выглядел Аполлоном, а он — старым сладострастным сатиром. Для полноты эффекта жена предусмотрительно подала сначала фото с молодым партнером, а потом с ним самим… Пародия была настолько явной, что он застонал…