Пятьдесят лет назад, когда человечество появилось на Пляже, эту систему обследовали и обнаружили в ней ровно один твердый объект, связанный сложным танцем орбитального резонанса с газовым гигантом. Объект мог считаться луной, хоть и был крупноват. Приливный разогрев ядра создал на поверхности температурные условия, в целом подобные земным, а также сгенерировал неплотную и неустойчивую атмосферу, где, однако, присутствовали необходимые для жизни газы. По арке небес — занятного оттенка зелени — перемещалась туша газового гиганта цвета лососины. Всю планетенку занимала единственная фрактальная структура. С орбиты она напоминала растительность, но не была ни жива ни мертва, а представляла собой сбрендивший древний алгоритм. Сбежав из какой-то навигационной системы, он пошел вразнос и исчерпал на луне все сырье. Результатом явился бесконечный узор павлиньих перьев миллиона размеров, развернутый в трех измерениях. Так математичка пыталась спастись от гибели.

Плюшевая и бархатистая, окруженная исчезающе-тонким самоподобным туманом, структура на всех уровнях обманывала взгляд. Со светом тут творилось что-то странное: структура поглощала и диковинно изменяла его. Она распростерлась на поверхности спутника, увядшая и безлистная, фрагментируясь вирионной пылью: бесполезная модель древних расчетов, по случайности воплощенная в экосистемном формате; имелся тут и биом, поскольку меж гигантскими прицветниками и черенками украдкой мельтешили какие-то местные формы жизни. Логика работы экосистемы оставалась неясна, а данные о местной терминальной фауне — отрывочны. В рассветных или закатных сумерках с одного исполинского пера на другое по лику газового гиганта с болезненной медленностью порою перемещалось нечто вроде птицы или мартышки, чтобы затем, смежив веки, выдать длинную руладу в адрес конкурентов по территории. Тут никто не рисковал задерживаться с целью разузнать о них побольше.

«Белая кошка» пропалила себе проход меж перьев, на миг зависла над устьем выжженного туннеля и приземлилась. Минуту-другую ничего не происходило. Затем откинулся люк грузового отсека и появились две фигуры. Постояв минуту на пороге — вроде бы в перепалке с самим кораблем, — они сбежали вниз по трапу, который уже начал втягиваться в корпус, и застыли в молчании. Они были наги, не считая остатков какого-то женского костюма для вечеринки да нижней половины старомодного пилотского противоперегрузочного скафандра. Под их взглядами «Белая кошка» с натренированной легкостью вознеслась на огненном хвосте в небо и пропала из виду.

Клон, которую звали Мона, беспомощно осмотрелась.

— Могла бы нас, по крайней мере, вблизи города высадить, — прокомментировала она. — Вот сука!

* * *

Космолетчица Серия Мау Генлишер, низвергнутая в состояние фуги (в кои-то веки без участия математички «Белой кошки»), спала и видела сны. Ей снова было десять. В один миг ее мать улыбается и радуется, в другой — уже умерла и осталась лишь на фотографии, которой вскоре также суждено погибнуть и развеяться во влажном предвечернем воздухе серым дымком.

Отец и слышать ничего не желал о своей бывшей. «Фотография невыносима, — говорил он. — Попросту невыносима». Всю зиму он провел в кабинете, не отрываясь от работы, а когда Серия Мау приносила ему обед на подносе, трогал ее за щеку и плакал. «Останься ненадолго, — молил он ее. — Дай мне на миг представить, что твоя мать снова со мной». У нее слов не находилось, чтобы выразить смущение от такой просьбы. Она опускала глаза в пол, и от этого становилось только хуже. Он осторожно целовал ее в макушку, потом, нежно потрепав пальцем под подбородком, вынуждал снова на него взглянуть. «Как ты на нее похожа! — говорил он. — Как же ты на нее похожа!» Сдавленный вздох. «Сядь сюда, нет, вот так. Вот так». Он просовывал пальцы Серии Мау между ног, потом отдергивал и начинал, задыхаясь, рыдать. Серия Мау забирала поднос и убегала. Зачем он с ней так поступает? Она себя чувствовала так же стесненно и непривычно, как если бы снова училась ходить.

— Война-а-а-а-а-а! — заорал брат, выпрыгнув из засады на лестнице. Она уронила поднос. Двое молча уставились друг на друга и на то, что натворили. Сваренное вкрутую яйцо покаталось и улетело в угол.

Всю зиму над Новой Жемчужной ревели K-рабли. Прочерчивали по небу грязно-белые дуги. Отец взял Серию Мау и брата на базу посмотреть, как садятся корабли. Началась война. Установилось перемирие. Кто знает, как все повернется здесь, на краю Галактики, всего в трех системах от области, контролируемой ужасниками, рядом с неведомыми древними сокровищами в глыбах грязного льда по всему поясу Койпера? Дети были в восторге. Они следили за хорошими и дурными новостями, за парадами и маршами, экономическими катастрофами и речами политиканов, за тем, как рушились и воздвигались научные парадигмы: каждый день приносил свежие новости. Тогда-то Серия Мау изменилась. Тогда-то у нее возникли собственные планы. Она собирала голограммы: черные кубики, полные звезд, розоватых туманностей и метелок, парящих в пустоте газа; другие девчонки собирали косметику.

— Вот омега Эридона,[53]— поясняла она брату, — к югу от Белого Каула.[54]Там рулит звено Виттора Ноймана. Пускай ужасники туда только попробуют сунуться!

Ее глаза сияли.

— Их оружие эволюционирует само по себе, поколение за поколением, в среде снаружи корабля. Там судьба целых миров на кону!

Она смотрела, как ее зеркальное отражение произносит эти слова. Она понятия не имела, отчего была так восторжена и возбуждена. В утро своего тринадцатого дня рождения она подписала контракт. Вербовка в ЗВК никогда не прекращалась, а для пилотов K-раблей годились только самые юные и ловкие.

— Тебе бы стоило мной гордиться, — сказала она отцу.

— Я тобой горжусь, — ответил вместо него брат. И разрыдался. — Я тоже хочу стать космическим кораблем!

Сольсиньон превратили в тренировочный лагерь. Везде понатыкали заборов с колючей проволокой. Маленький вокзал утратил сходство со станциями Древней Земли. Пропали цветочные горшки и кот тэбби, которого братишка терпеть не мог: тот напоминал ему о раздавленном черном котенке. Они стояли там утром последнего дня, все трое: Серия Мау, брат и отец. Было сыро и ветрено.

— А когда ты выйдешь в отставку? — спросил отец.

Серия Мау торжествующе засмеялась:

— Никогда!

С этим словом сновидение начало таять, словно кто-то отключил свет. Когда свет загорелся снова, то озарил витрину лавки фокусника. Рубиновые пластиковые накладные губы. Ярко-оранжевые и зеленые перья. Белые шарфы, которые вылетят из шляпы живыми белыми голубями. Куда ни ткни, лежит заманчивая подделка, призванная одурачить и отвести глаза. Серия Мау некоторое время стояла перед витриной, но фокусник не появлялся. Стоило ей отвернуться, чтобы уйти, как негромко прозвенел колокольчик и чей-то голос шепнул: