— Бесстыдник, — сказала Беба, уходя из поля зрения. — Прилично разве ходить голышом при открытой двери?

— Ха, подумаешь, мой голый зад увидела, не помрешь, — сказал Фелипе. — Даром что ли мы брат и сестра.

— Все расскажу папе. Думаешь, тебе все еще восемь лет?

Фелипе накинул купальный халат и вышел из ванной. Глядя на Бебу, сидящую на краю койки, стал набивать трубку.

— Вижу, тебе получшало, — сказала Беба неприязненно.

— А, ерунда. Перегрелся на солнце.

— Солнце не пахнет.

— Хватит, не доставай меня. Заткнись…

Он закашлялся, задохнувшись от первой затяжки. Беба, довольная, смотрела на него.

— Думает, умеет курить, как взрослый, — сказала она. — Кто подарил тебе трубку?

— Сама знаешь, глупая.

— Муж рыженькой, так ведь? Везет некоторым. Клеишься к жене, а муж дарит тебе трубку.

— Засунь свое мнение себе в задницу.

Беба не отрывала от брата глаз и, похоже, оценила, что тот постепенно справился с трубкой и задымил по-настоящему.

— Забавно, — сказала она. — Мама вчера так разозлилась на эту Паулу. Не гляди на меня так: разозлюсь. И знаешь, что сказала? Поклянись, что не рассердишься.

— Не буду я клясться.

— Тогда не скажу. Она сказала… «Эта женщина просто вешается на малыша». Я за тебя заступалась, правда же, но они на меня — ноль внимания, как всегда. Увидишь, какой скандал будет.

Фелипе покраснел от ярости, снова задохнулся дымом и в конце концов положил трубку. Сестра скромно поглаживала край матраса.

— Старуха совсем офигела, — проговорил наконец Фелипе. — Да за кого они меня держат? Совсем занянчила, как ребенка, ну я скоро всех пошлю к… (Беба заткнула уши пальцами.) А тебя — первую, дохлая муха, наверняка ты им наябедничала… Что же, теперь и с женщинами поговорить нельзя? А кто вас всех притащил сюда, скажи-ка? Кто платил-то? Так что заткнись, а то у меня руки чешутся всыпать тебе по первое число.

— Я бы на твоем месте, — сказала Беба, — поостереглась флиртовать с Паулой. Мама сказала…

В дверях она полуобернулась. Фелипе стоял на том же месте, опустив руки в карманы халата и был похож на первоклашку, изо всех сил прячущего страх.

— Представляешь, Паула узнает, что мы тебя называем малышом, — сказала Беба, закрывая за собой дверь.

— Стрижка — операция метафизическая, — высказался Медрано. — Наверное, уже существуют психологические и социологические исследования, посвященные парикмахерам и их клиентам? Ведь это, что ни говори, ритуал, который мы почитаем и блюдем на протяжении всей жизни.

— В детстве парикмахерская действовала на меня не меньше, чем церковь, — сказал Лопес. — Было что-то таинственное в том, как парикмахер приносил специальный стул, и потом это ощущение: твою голову сжимают, точно кокосовый орех, и крутят из стороны в сторону… Да, это ритуал, вы правы.

Они стояли у борта, отыскивая взглядом хоть какую-нибудь точку вдали.

— Получается, у парикмахерской есть что-то от храма, — сказал Медрано. — Во-первых, разделение на мужскую и женскую придает ей особую значительность. Парикмахерская подобна бильярдным залам или уличным писсуарам, нечто «только для мужчин», что необъяснимым образом возвращает нам некоторую степень свободы. Мы как бы вступаем на территорию, отличную от улицы, дома или трамвая. Утрачен обычай по завершении обеда мужчинам оставаться одним или пить кофе в отдельном салоне, без дам, однако кое-какие редуты мы еще удерживаем.

— А запах парикмахерской, который узнаешь в любом уголке земли.

— Не говоря уж о том, что это «только для мужчин», возможно, придумано затем, чтобы самый мужественный мужчина мог поддаться эротизму, который сам он считает присущим лишь женщинам, может быть, и безо всяких оснований, но считает, и который бы в других обстоятельствах с негодованием отверг. Всяческие притирания, компрессы, присыпки, духи, модельная стрижка, зеркала… Если перечислить все это вне контекста, разве это не женские штучки?

— Конечно, — сказал Лопес, — что лишний раз доказывает: даже оставаясь одни, мы не можем быть совершенно свободны от женщин, слава богу. Пойдемте посмотрим на тритонов и нереид, они, наверное, уже в бассейне. Да и мы могли бы окунуться, че.

— Ступайте один, дружище, я немного похожу тут, на солнышке.

Атилио с невестой картинно бросились в воду и завопили, что вода очень холодная. Хорхе, всем своим видом обозначая отчаяние, подошел к Медрано и сообщил, что Клаудиа не разрешила ему купаться.

— Ничего страшного, искупаешься после обеда. Вчера тебе нездоровилось, а вода, ты же слышал, ледяная.

— Всего лишь холодная, — сказал Хорхе, в некоторых случаях любивший точность. — Мама всю жизнь посылает меня купаться, когда я не хочу, и… и…

— И наоборот.

— Да. А ты, Персио-лунатик, не купаешься?

— О нет, — сказал Персио, крепко пожимая руку Медрано. — Я слишком ленив для этого и к тому же однажды во время купания так нахлебался воды, что не мог говорить целых двое суток.

— Выдумываешь, — заключил Хорхе, не очень уверенно. — Медрано, ты видел там, наверху, глицида?

— Нет. На капитанском мостике? Там никогда никого не бывает.

— А я видел, че. Когда выходил на палубу, недавно. Он был там, точно между этими двумя стеклами, наверняка стоял у штурвала.

— Интересно, — сказала Клаудиа. — Когда Хорхе сказал мне, он, наверное, уже ушел, и я никого не увидела. Начинаешь думать, кем же управляется это судно.

— Им совершенно не обязательно стоять у самых стекол, — сказал Медрано. — Помещение, я думаю, там просторное, и они вполне могут находиться в глубине, у стола с картами… — Он замолчал, заподозрив, что его не очень слушают. — Тебе, во всяком случае, повезло, потому что я, например…

— В первую ночь капитан стоял тут допоздна, — сказал Персио.

— Откуда ты знаешь, что это был капитан, Персио?

— Сразу видно, по ауре. Скажи, а как выглядел глицид, которого ты видел?

— Низенький, в белом, как все, в фуражке, как у всех, и с волосатыми руками, как все.

— Только не говори, что ты отсюда разглядел волосы у него на руках.

— Не разглядел, — признался Хорхе, — но у такого низенького должны быть волосатые руки.

Персио обхватил подбородок двумя пальцами, а локоть подпер другой рукой.

— Интересно, очень интересно, — проговорил он, глядя на Клаудиу. — Начинаешь думать, действительно он видел офицера или это внутреннее зрение… Вот так же он разговаривает во сне или сдает карты. Катализатор — вот оно, слово, или громоотвод. Да, вот и думаешь, — повторил он, уходя в свои размышления.

— Но я его видел, че, — пробормотал Хорхе, немного обиженно. — Что в этом странного, в конечном виде?