— Мы с Лусио — оба очень независимые, — слабо возразила Нора. — Каждый имеет право жить своей жизнью, потому что…

— Вот она, нынешняя молодежь, — гнула свое донья Пепа. — Один — в одну сторону, другой — в другую, а потом обнаруживается, что… Я не о вас говорю, девонька, вы сами понимаете, вы оба такие симпатичные, но я жизнь прожила, я Нелли вырастила, и если бы я вам рассказала, как это трудно, как трудно… Да зачем ходить далеко, здесь, у нас под носом, если вы и сеньор Коста не приглядите, то я не удивлюсь, когда… Впрочем, мне бы не хотелось быть нескромной.

— Какая же это нескромность, донья Пепа, — оживилась сеньора Трехо. — Я прекрасно поняла, что вы имеете в виду, и полностью с вами согласна. Мне тоже следует приглядеть за моими детьми, уверяю вас.

Нора начала понимать, что речь идет о Пауле.

— Мне тоже не нравится, как ведет себя эта сеньорита, — сказала она. — Лично меня это не задевает, но она так кокетничает…

— Именно об этом мы говорили, когда вы пришли, — сказала донья Росита. — В этих же самых словах. Бесстыдница она.

— Ну, такого я не говорила… По-моему, она просто немного злоупотребляет своей свободой, и, конечно, вы, сеньора…

— Само собою, детка, — сказала сеньора Трехо. — Я не позволю, чтобы эта девица, назовем ее так, и дальше липла к моему мальчику. Он же — сама невинность, ему всего шестнадцать лет, подумайте… Но если бы только это… Ведь ей не довольно одного флирта, назовем это английским словом. Не далее как…

— Крути она только с учителем, еще куда ни шло, — сказала донья Пепа. — Хотя тоже ничего хорошего, потому как если уж ты обвенчана, то нечего глазеть на других мужчин. Но сеньор Лопес с виду такой воспитанный, может, они просто разговаривают, и ничего больше.

— Просто вампиресса какая-то, — сказала донья Росита. — Муж у нее вроде бы симпатичный, но если бы мой Энсо увидел, что я разговариваю с другим мужчиной, нет, грубости он бы не допустил, но и так просто дела не оставил бы. Жизнь в браке — это вам не шутка.

Нора сидела, опустив глаза.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — сказала она. — Что она заглядывалась и на моего… на Лусио. Но мы с ним на такие вещи внимания не обращаем.

— Конечно, девонька, конечно, но осторожность не помешает, — сказала донья Пепа, испытывая неприятное чувство, что рыбка соскакивает с крючка. — Легко сказать — на такие вещи внимания не обращаем, но женщина — всегда женщина, а мужчина — всегда мужчина, как говорили на этой, как ее, которую мы смотрели, с Монтгомери…

— Ой, только не надо преувеличивать, — сказала Нора. — За Лусио я ни капельки не беспокоюсь, но, согласна, девушка ведет себя…

— Проходимка она, и больше никто, — сказала донья Росита. — Вышла на палубу заполночь, одна, с мужчиной, а супруга, бедный ангел, простите за сравнение, сидит и смотрит…

— Ну, ладно, ладно, — сказала сеньора Трехо. — Не надо преувеличивать, донья Росита. Вы же видите, девочка относится к случившемуся философски, а уж ее-то больше всех это касается.

— А как же еще относиться? — сказала Нора, чувствуя, как маленькая рука начинает сжимать ей горло. — Больше такое не повторится, вот все, что я могу вам сказать.

— Да, возможно, — сказала сеньора Трехо. — А я не собираюсь больше позволять ей приставать к мальчику. Я уже сказала мужу, что об этом думаю, и если она еще раз посмеет выйти за рамки, она у меня узнает, эта юная нахалка. Бедный мальчик чувствует себя обязанным, потому что сеньор Коста вчера позаботился о нем, когда ему стало плохо, и даже сделал ему подарок. Представляете, в какое положение он попал. Посмотрите, посмотрите, кто к нам идет…

— Солнце печет, как в аду, — объявил дон Гало, отпуская шофера взмахом руки, похожим на жест фокусника. — Ну и жарища, дорогие мои дамы! Итак, я перед вами, с почти полным списком и готов отдать его на ваше рассмотрение и выслушать ваши любезные и мудрые советы…

XXXV

— Tiens, tiens[80], профессор, — сказала Паула.

Лопес сел рядом с ней на край бассейна.

— Дайте мне сигарету, я оставил свои в каюте, — сказал он, почти не глядя на нее.

— Ну вот, только этого не хватало. Проклятая зажигалка, она у меня дождется, лежать ей глубоко на дне океана. Ну, как спалось?

— Более или менее, — сказал Лопес, все еще думая о сне, оставившем во рту привкус горечи. — А вы?

— Пинг-понг, — сказала Паула.

— Пинг-понг?

— Да. Я вас спрашиваю, как дела, вы мне отвечаете и тут же спрашиваете меня, как дела. Так вот, я вам отвечаю: очень хорошо, Ямайка Джон, очень хорошо вопреки всему. Пинг-понг нашей жизни, всегда сладенько-идиотский, как концертные «бисы», поздравительные открытки и еще три миллиона подобных вещей. Приятный вазелин, жирно смазывающий колеса машин, которые крутят мир, как говорил Спиноза.

— Из всего сказанного мне нравится только, что вы назвали меня моим настоящим именем, — сказал Лопес. — Сожалею, что ваша длинная речь помешала мне вовремя сказать «большое спасибо».

— Вашим настоящим именем? Но согласитесь, Лопес — чудовищно звучит. Как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой находился за дверью, и ему влепили целую обойму; исторический пример всегда впечатляет.

— Коль скоро мы обратились к истории, то Лопес был тоже впечатляющим тираном, дорогая.

— Когда говорят «дорогая» таким тоном, хочется блевать, Ямайка Джон.

— Дорогая, — сказал он совсем тихо.

— Вот так-то лучше. Однако, кавалер, позвольте напомнить вам, что дама…

— Хватит, прошу вас, — сказал Лопес. — Хватит кривляться. Или мы разговариваем нормально, или я сматываю удочки. Что это мы со вчерашнего дня только и делаем, что выпускаем иглы, как ежи? Сегодня я проснулся с намерением больше не смотреть в вашу сторону или сказать вам напрямик, что ваше поведение… — Он расхохотался. — Ваше поведение, — повторил он. — Замечательно: я заговорил о поведении. Идите оденьтесь, я жду вас в баре, здесь я ничего не могу сказать вам.

— Будете читать мне проповедь? — сказала Паула невинным голоском.

— Да. Идите оденьтесь.

— Вы очень сердитесь, очень-очень сердитесь на бедняжку Паулу?

Лопес снова расхохотался. Мгновение они смотрели друг на друга так, словно видели в первый раз. Паула глубоко вдохнула воздух. Уже давно она не испытывала такого желания повиноваться, и оно показалось ей странным, новым, почти приятным. Лопес ждал.

— Хорошо, — сказала Паула. — Пойду оденусь, профессор. Всякий раз, как вы приметесь командовать, я буду называть вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, молодой Лусио уже вышел из воды, нас никто не слышит, и если вы собираетесь поведать мне что-то важное… Зачем уходить с солнышка, оно такое мягкое.