Газета «Красновыборжец» перечисляла многочисленные пьяные драки рабочих с последующими судебными разбирательствами[463]. «Стапель» писала о хулиганствующих рабочих, разбивающих стекла в цехе[464], а также о «музыкальных хулиганах», изрезавших крышку рояля, стоявшего в бывшей столовой[465]. Еще были «заклепочные» шутки, распространенные в заклепочном цехе. Там рабочие развлекались тем, что бросали паклю друг в друга. Однажды в ответ на паклю полетела отвертка, которая, попав в станок, отлетела в плечо рабочему, нанеся травму[466]. На прядильно-ниточной фабрике имени С. Халтурина рабочий облил коллегу маслом из ручного насоса за то, что тот отказался принести ему чай[467].

Стапель. 1928. № 4. Август. С. 2

На этой фабрике могли отличаться и женщины-работницы. В «Трибуну халтуринцев» однажды пришло письмо, в котором просили принять меры против хулиганства, которое устраивает работница мокрых ватеров 1-го этажа Мария Зеленкова: «Идя в уборную, она орет во все горло разные нахальные вещи или кроет матом, причем одним действием языка не ограничивается, а пускает в ход и руки: то поставит щетку так, что при входе из уборной грязная щетка падает в лицо выходящей. Два м-ца назад в уборной разбила стекло. Шпульница от машины видела, но боялась сказать администрации, так как на ее окрик: „Что делаете?“ — была послана угроза вместе с матом. Возильщика она хватает цинично за все места, а 6 декабря схватила за волосы раб-цу Голубеву, которая от боли плакала целый вечер. Когда цеховая администрация захотела призвать ее к порядку, то и ее она покрыла такой же бранью, как и остальных»[468].

Не обходилось и без упоминания одного из любимых развлечений всех времен — росписи стен в туалетах[469]. Например, рабкор с ленинградского радиоаппаратного завода имени Казицкого сообщал: «Не говоря о рисунках просто неприличных, нецензурных, оскорбляющих человеческое достоинство наших матерей фраз, мы увидим вещи явно антисемитского и контрреволюционного характера. Примеры: „Всех жмут, кроме евреев“ и как вывод отсюда — „Бей ж… спасай Россию“ или:

Хулиганство могло быть своеобразной местью обществу за свой низкий социальный статус. Как и до революции, вчерашние выходцы из деревни с трудом устраивали свою жизнь в больших городах. Как следствие — пьянство и хулиганство. Такой типаж сделал героем своего «Рассказа о зажиточном человеке» М. Зощенко:

«Был такой курьер Федор. Он работал на заводе. Он приехал из деревни. Был очень бедный. Еще тут не обжился. И даже первое время шлялся в деревянных сапогах.

И был очень грубая личность. Любитель выпить. Ругатель. Грубый скандалист и бузотер.

Он начал у них жить в общежитии. И там ему сделали крепкий нагоняй.

Ему сказали:

— Еще чего? Это не может продолжаться.

А он на это так ответил:

— Вы, профсоюзные вожди, меня срамите за мое поведение. А спросите меня — отчего это бывает.

И тогда его спросили:

— А скажите, отчего?

Он и говорит:

— Я живу абсолютно не так, как хочу. Вполне один, без семьи и жены. У меня, может, семья и жена проживают в деревне. Меня, может, сострадание берет от того, что я их не вижу. Двое моих детишек, наверное, пасут коров и терпят дожди и вьюги. Я живу как холуй, имею один пиджак, и мне некому даже подложить подушку, чтоб я прилег, усталый от работы. А вы интересуетесь, отчего я выпиваю и в своей выпивке грубо задеваю остальных и всем бью в морду. Вот отчего это бывает»[471].

Среди более интеллигентной публики хулиганство могло приобретать весьма своеобразные формы. Вот случай, объявленный «Ленинградской правдой» «образцом бытового хулиганства»: «В доме 15/17, по Троицкой, в квартире 362, живет молодой врач Кошевник. В одной квартире с ним, в комнатах по соседству, живет бывший приятель Кошевника, молодой художник Кантор, с женой и детьми.

Дальше — обычная история: чтобы расширить свои квартирные владения, Кошевник решил выжить Кантора из квартиры, но способ выживания Кошевник придумал поистине замечательный.

У Кантора болен ребенок. Врач Кошевник садится за рояль и, неумелыми руками, часами барабанит по клавишам.

— Послушайте, что вы делаете? У ребенка температура 40…

— А мне какое дело? Я в своей комнате хозяин. Мне хочется музыки! Плевать на ваши болезни!

Жена Кантора тяжело больна. Лежит в постели. Из горла ее течет кровь. Врач Кошевник откашливается, раскрывает двери и на всю квартиру начинает распевать:

— В-е-е-е-ч-н-а-я па-а-мять!

— Удобно ли это?

— А почему неудобно? Кто мне запретит петь в своей комнате, что я хочу! Если кому мое пение не нравится, пусть не слушает или убирается ко всем чертям!

Чтобы насолить своему хозяину, художнику Кантору, Кошевник годами не платил за свои комнаты. Чтобы не лишиться права квартирного хозяина, Кантор лез из кожи вон, оставался раздетым, а комнаты Кошевника оплачивал. Так как неплатеж — вещь для комнатного жильца опасная, Кошевник пошел на компромисс со своим предыдущим „неплатежным“ решением. Он стал вносить свою квартплату в депозит суда. А чтобы деньги его не попадали квартир-хозяину Кантору, он прятал депозитные квитанции и извещения суда в свой кошелек: