Ему снова припомнились обрывки сна, сразу же Микки ощутил себя не в такой безопасности и съежился в полумраке. Он вспомнил, как во сне стрелял, вспомнил тлетворный запах гниющих яблок, крепко запертую дверь бомбоубежища, в которую он все колотит и колотит. Странно, этот запах гниющих яблок по-прежнему преследует его, словно он так и не проснулся.

Микки сел на корточки и прижался спиной к стене, обтирая с нее пыль. Кусок штукатурки обломился и упал на пол, обнажив кладку.

Нет, не было никакого запаха гниющих яблок, он только причудился, остался от сна. На самом деле пахло грязью и сыростью. Что это за место? Да, Локвуд-Холл, но что этоза место? Микки бродил здесь ранним утром, до смерти напуганный, уставший, как собака, он обходил пустые комнаты, коридоры без потолка и со скрипящими под ногами старыми досками. Наконец нашлась огромная квадратная комната с прекрасным надежным каменным полом. Что здесь было раньше? Теперь, когда посветлело, можно разобрать раковины у стены, частично заслоненные обуглившимися старыми шкафами, большой обгоревший чурбан в центре — нетрудно понять, что это была огромная кухня поместья. Чертовы богачи с чертовой уймой слуг и кухарок — им понадобилась такая большая кухня. Но в конце концов деньги не довели их до добра, не так ли? Чертово место все равно сгорело.

Микки выдавил слабую улыбку. Огонь не подмажeшь, это точно. И судьбу тоже. Его улыбка погасла. Да, с судьбой шутки плохи. Не она ли сыграла шутку и с ним самим, ведь он же не собирался никого убивать? Это проделки судьбы.

Микки не смог подавить рыдание и издал короткий лающий звук. Эхо снова заставило его поднять голову.

Опираясь о стену, он встал на ноги, отодрав еще часть потемневшей штукатурки и пыли. Сжимая в руке арбалет, тыльной стороной другой ладони он вытер глаза, еще больше размазав по липу грязь.

Нет, они не схватят его. О да, они могут ругать его как угодно, но не посадят в тюрьму. Баклер сам виноват — зачем болтался по лесу средь ночи? И к тому же, он, Микки, целился не в лесника, а стрелял в... это... в эту бессмыслицу, в это привидение.

— О, дерьмо, дерьмо, дерьмо! — простонал он, колотясь головой о стену позади.

Отвалился еще кусок штукатурки, и на этот раз с остатков потолка посыпалась пыль, запорошив его длинные волосы и забившись в ноздри. Микки перестал колотиться и обеими руками схватился за арбалет.

Черт, это место готово его завалить. Он с опаской посмотрел на голые балки над головой, моргая от все еще оседающей пыли. Сквозь провалившиеся этажи пробивался слабый солнечный свет, и Микки смог различить часть того, что осталось от крыши. «Хорошенько чихнуть, и все обвалится», — сказал он себе, но его смешок больше напоминал икоту.

На самом деле ничего смешного. Ему здесь не нравится, совсем не нравится. В этих старых развалинах было что-то мертвое, всегда было. Все знают, что здесь водятся привидения, потому-то никто из деревни и не ходит сюда. Впрочем, тем лучше. Он-то знает, что никаких призраков не бывает — это просто детские выдумки, — а если они отпугивают пронырливых ублюдков, так просто прекрасно. Во сне его тревожили какие-то звуки, но у Микки достаточно ума, чтобы понять, что это просто оседает само здание, да шуршит ветерок в деревьях, трескается часть кладки, копошатся какие-то зверьки. И даже та странная музыка, та еле слышная старомодная мелодия, что послышалась ему несколько часов назад, когда он поднимался по лестнице, и вернулась, чтобы вывести его из дремоты, — она тоже была частью сна, потому что исчезла, как только он открыл глаза, а его мозг проснулся. Глупо думать иначе, а он определенно не дурак, хотя Ленни и Ден порой и называли его так. Будь он дурак, то сидел бы уже в тюрьме, как, вероятно, уже сидят те двое. А он здесь, вольный, как птица, и никто не знает, где он скрывается. Он может оставаться здесь днями, неделями. Если придется — если действительнопридется.

Микки расслабил плечи, оттолкнулся от крошащейся стены и подошел к обугленному чурбану посреди помещения. Куски обвалившейся кладки и досок скрипели под ногами. Микки подпрыгнул, когда треснула длинная щепка и звук отразился от стен, как ружейный выстрел. После этого он пошел осторожнее, используя в качестве маяков светящуюся в солнечных лучах пыль, хотя и знал, что рядом никого нет, кто мог бы его услышать.

Он добрался до обгоревшего дверного проема и заглянул туда. Снаружи было чуть посветлее, и Микки вспомнил, что там был широкий коридор, по которому он пробирался в серые утренние часы и который вел в огромный зал, где располагался главный вход и куда с рухнувших верхних этажей спускались остатки двух лестниц. Давнишний пожар, должно быть, больше всего свирепствовал у фасада, хотя не пощадил ни одну часть Локвуд-Холла. Микки принюхался к сырому воздуху, и ему показалось, что по-прежнему чувствуется едкий запах дыма, запертый вместе с призраками, которые якобы населяют это место. Чертов дурень! Нет никакого дыма, никаких призраков.

Микки осторожно перешагнул через кучу мусора в коридоре, и вдруг живот сжала отчаянная боль, так что он чуть не потерял равновесие.

— Черт! — выругался Микки. Это ушиб. Черт возьми, это ушиб!Но, конечно, он знал причину. Эта боль не была новой, она возникала почти всегда, когда он выходил на «работу» с Ленни и Деном. Частично ее причиной был голод — он всегда не мог есть перед ночной прогулкой со своими друзьями-соучастниками — но в основном ее вызывало волнение (в котором он никогда не признавался товарищам). Ленни Гровер всегда смеялся над ним, когда он жаловался на боль в кишках, но самому ему было совсем не до смеха. Врач, старый доктор Степли, говорил что-то о разъедании стенок желудка кислотой, когда некоторые слишком волнуются, особенно, если в животе пусто. Доктор — старый маразматик — предостерегал его от попоек и жирной пищи и вообще рекомендовал питаться по часам. Но что это за жизнь! Жизнь — это когда делаешь, что хочешь и когда хочешь. Верно? Верно.

Новый спазм, такой же страшный, обрушился на Микки, но чуть погодя отпустил. Нужно что-нибудь съесть, хотя бы каких-нибудь лесных ягод. Можно также подстрелить хорошую жирную птицу или кролика. Впрочем, нужно соблюдать осторожность, чтобы не попасться никому на глаза. Боже, ну и холодрыга же здесь!

Микки двинулся по коридору, осторожно перешагивая через кучи мусора и крепко прижимая к груди арбалет. Под ногой скрипнула половица, он замер, встревоженный звуком, а также тем, что половица может провалиться. Потом фыркнул. И фыркнул снова, представив, что кто-то его слышит, хотя известно, что в развалинах никого нет. Но половица опасно прогнулась под его весом. «Иди осторожно, — предостерег он себя, — дерево все прогнило и прогорело».

Справа было два дверных проема, один рядом с другим, и Микки из любопытства заглянул в первой. Ничего интересного, одни головешки, но странно — дверь в другую комнату оказалась металлической. Она была опалена, но казалась достаточно прочной, а ее ручка выглядела гладкой и тусклой, словно ее часто трогали. Но это невозможно. Никто сюда больше не ходит. Никому тут не интересно.

Микки взялся за ручку и повернул. Она поддалась довольно легко, но дверь оказалась заперта. Наверное, просто перекосило. Он навалился плечом на гладкий металл. Однако дверь даже не шелохнулась.