Он хотел поступить в колледж, изучать политику и экономику. Но помешала необходимость зарабатывать на жизнь.

Даже когда он бил ее, то казался где-то далеко. Он никогда не был рядом целиком.

Мамочка купила ей скромные шорты с защипами, с глубокими карманами. Тут они не сошлись во вкусах.

Она знала, что он пытается понять, спит она или нет. Он уже был готов заговорить или прикоснуться к ней. Наверняка прикоснется, приподнимется на локте и мягко положит руку на бедро. Она чувствовала его желание, словно поток воздуха в темноте. Очень явно. Он ждал, сомневаясь, можно ли уже. Она его жена, а ему приходится сомневаться.

Она снова вспомнила Голландию.

Вспомнила, как они ступили на берег в Нью-Йорке. Ночь в отеле посреди неоновых водопадов. Неоновые реки и озера.

Он — человек, который пребывает где-то далеко.

Ароматы. Удивительно чистые полы. Она стояла среди телевизоров. Полдня смотрела пять разных программ по соседним телевизорам. Ходила между рядами. Прохладно и спокойно. Никто не заговаривает с тобой, пока не задашь вопрос или не купишь чего-нибудь. Она не могла ни того, ни другого.

Он отправился за едой, оставив ее одну с ребенком в Нью-Йорке, в старом отеле, и она взяла тряпку и стерла грязь с жалюзи.

Она чувствовала, что сейчас он к ней прикоснется, что собирается с духом после этих побоев, после всего, что они наговорили друг другу.

Их свела судьба, но она не знала его до конца. Даже когда они вместе принимали ванну. Даже когда занимались любовью.

Когда она выучит английский, он станет ближе. Это обязательно случится.

Мы покупаем продукты по вторникам.

Они все же занялись любовью, с нежностью, искренне простив друг другу все.

Рядом с их бунгало на стене висит покосившийся плакат.

«Ватикан — шлюха Апокалипсиса».

Ли переводит Марине.

Маргарите было спокойно. Она стояла у гладильной доски и водила утюгом по своей форменной блузке. В гостиной стояли диван с горой разноцветных подушек, два удобных кресла, письменный стол, телевизор и декоративная подставка для цветов, по которой вился плющ. Форма у нее всегда чистая и свежая, она гладила ее как можно чаще. Она работала в чужих домах, по рекомендации, в лучших домах Форт-Уорта, заботилась о детях богатых людей.

И я сказала той женщине, что у Ли через две недели день рождения, а у него нет рабочей одежды, и та спросила: «Миссис Освальд, а какой у него размер?» И оказалось, что размер у него почти такой, как у ее мужа. Она достала рабочую одежду мужа, которая ему больше не нужна, какие-то поношенные штаны, и попросила за них десять долларов. Вот так, а ведь эта женщина знает, как мне тяжко приходится, знает, что они молодожены, только начали вести свое хозяйство. Вот они, богачи Форт-Уорта, это же надо — брать с няньки деньги за поношенную одежду. Я уже успокоилась, ваша честь, но тут есть еще неприятности, и я очень тревожусь. Ведь когда я в тот раз посмотрела ему в глаза, то сразу поняла — мальчик стал совсем другой. И я подумала: что они сделали с моим мальчиком? У него кожа стала не такой чистой и гладкой, как была. И лицо осунулось, побледнело и посерело. Волосы ни с того ни с сего виться начали. И повыпадали, он сам сказал, была шапка волос, а теперь они совсем поредели, спереди почти что просвечивает кожа. Мы с Робертом нагнули его голову, чтобы посмотреть при свете на макушку. И это в семье, где мужчины всегда были с волосами, ваша честь, а ведь он совсем мальчик. Он сказал, что в России холодно. А я думаю, что все дело в плохом обращении. Я так считаю, ведь он был агентом нашего правительства, и пропал на год. Это из многого видно, например, тот случай, когда мы смотрели телевизор у меня дома на Восточной 7-й улице, она тогда еще надела юбку с разрезом и чулки, это Ли купил за несколько долларов, которые мы с Робертом ему дали, так вот, мы смотрели телевизор, и тут она говорит: «Мама, вон Грегори Пек». Я посмотрела — и правда, Грегори Пек сидит на коне. Тут я и заподозрила: откуда иностранной девушке знать кинозвезд? Я считаю, это нужно тщательно расследовать. Конечно, я не ездила по миру, но откуда в этом замороженном Минске журналы про кино? Откуда там взяться кинотеатрам, где показывают наше американское кино? Я человек прямой и откровенный, и этот случай раскрывает суть моих подозрений. Кто эта девушка, и что она здесь делает? Ее учили показывать меньше, чем она знает? Я спрашиваю Ли, счастлив ли он, хорошо ли она ведет хозяйство, потому что здесь устроилось много русских, у них дома и машины, и они у всех на виду вмешиваются. Не могут пережить, что у русской девушки чего-то нет. Она ведь представляла себе, какая страна — Америка, и эти люди не хотят, чтобы она разочаровалась. Сейчас я уже спокойна, но ведь мне пришлось купить ей шорты подлиннее. Господь свидетель, я солгу, если скажу, что перестала носить им вещи, когда он попросил меня, но ведь я принесла только те шорты и попугая, а попугая для того, чтобы в доме яркое пятно появилось, он ведь был веселого зеленого цвета, просто украсить новый дом.

Он отпустил попугая. Открыл клетку и выпустил. И это мальчик, который так любил животных, ваша честь.

А насчет тех шортов она мне говорит: «Нет, мама, я не любить». А я ей: «Марина, ты же замужняя женщина, тебе не положено ходить в коротких шортах, как девчонке». А она мне свое: «Нет, мама, не есть хорошо». И я категорически заявляю, что девушки дома не было. А парень на работе. Своими глазами видела, как парень пришел домой, а ужин не приготовлен. У них ведь нет прислуги, чтобы для работяги ужин готовить. Мы в нашей семье изо всех сил старались держаться вместе. Его отец собирал страховые взносы до той самой минуты, когда рухнул на газон, он стриг газон на ужасной жаре. С тех пор мы вдвоем, Маргарита и Ли.

Семья ждет от тебя одного, а ты преподносишь другое. Тебя втискивают в рамки. У твоего брата хорошая работа, прекрасная жена, чудесные дети, и от тебя хотят, чтобы ты был понятным для них человеком. И мать в белой рабочей одежде сжимает твои руки и плачет. Ты попадаешь в ловушку их представлений. Тебе придают форму и поучают. Чтобы остаться собой, ты уходишь.

Воскресным днем он стоял в пустом вестибюле Национального Республиканского банка в Далласе. Повсюду коричневатый мрамор. Он ждал Джорджа де Мореншильдта. Они встречались уже второй раз. Он надел свежую белую рубашку и брюки из грубой ткани, которые купил еще в минском универмаге.

У Джорджа оказалась связка ключей. Он звякнул ими в знак приветствия и направился к лифтам. Они поднялись на шестнадцатый этаж и пошли по пустым коридорам. Воздух стоял спертый и тяжелый, пахло коврами, замкнутым пространством. На Джордже были теннисные шорты и рубашка с крокодильчиком. Его кабинет оказался небольшим, на стене висели дипломы.

— Вы читали об этом чокнутом генерале?

— Я знал о нем еще в России, — ответил Ли.

— Теперь он ввязался в ситуацию на Кубе. Присядьте. У меня ваши бумаги.

— Он просто выражает те чувства, которые испытывает большинство людей. В словах и действиях Уокера — вся белая Америка.