Он не доверял Уэйну Элко. Дело не в том, что Уэйн может сознательно изменить. Это вопрос темперамента, непредсказуемости. Элко способен перевернуть все вверх дном. А также он мгновенно взрывается. В нем есть что-то от ядовитой змеи. Он может неторопливо болтать о чепухе, полуприкрыв глаза и поглаживая худой подбородок, и вдруг обидеться. Он из тех, кто обижается всерьез. Длинный и костлявый. Глаза навыкате. Думает о себе, как о прирожденном воине. Мэкки знал точно, что сможет заставить Уэйна сделать почти все, если только это будет грозить выходом за рамки.

— Мы в Глэйдс немного позанимались стрелковым оружием, — говорил он Ти-Джею. — Мне велели стрелять из пистолета в неподвижную цель. Я так подозреваю, что ты их об этом просил.

Задание Уэйна не даст ему приблизиться к президенту Джеку. Он станет работать только с короткой дистанции. Все дело в соответствии человека поставленной задаче. Он убивает наедине.

Она ходила в шортах, как любая американская домохозяйка. Сначала ей казалось, будто она во сне — идет по улице с голыми ногами, коротко стриженная, и разглядывает витрины. Она видела такие вещи, которых в России не купить, даже если у тебя огромное состояние, если шкафы забиты деньгами под завязку. Она знала, что еще слишком молода для того, чтобы сравнивать, и Россия ужасно пострадала во время войны, но невозможно было смотреть на всю эту мебель, на бесконечные ряды одежды и не поражаться.

У них было очень мало денег, почти совсем не было. Но Марине нравилось просто так ходить по супермаркету рядом с домом Роберта. Упаковки замороженных продуктов. Многоцветное изобилие.

Они жили, как все люди, как люди, начавшие жить заново. А ссорились лишь потому, что в Америке у него другой характер, и только так он может любить.

Неоновый свет стал открытием — эти яркие огни в витринах и на кинотеатрах.

Однажды вечером они проходили мимо универмага, просто гуляли. Марина посмотрела на телевизор в витрине и увидела потрясающую штуку, настолько необычную, что остановилась, крепко ухватившись за Ли. Там показывали мир наизнанку. С экрана на них изумленно уставились они же сами. Марина была в телевизоре. Ли — тоже, он стоял с Джун на руках. Она посмотрела на них живьем, затем перевела взгляд на экран. Увидела, как Ли посадил ребенка на плечо, а за их спинами проходят люди. Она обернулась и проверила те же самые идут люди или нет. Конечно, те же самые, но она не могла удержаться. Марина не подозревала о существовании подобных вещей. Она вышла за пределы картинки, затем снова вошла. Посмотрела на Ли с Джун на экране, затем на тротуаре. Так она и переводила взгляд с экрана на тротуар, входила и выходила за пределы изображения. Изумлялась всякий раз, когда видела свое появление.

Ли стоял перед домом Роберта и смотрел, как к нему приближается мать. Она стала ниже ростом, круглее, волосы, собранные в пучок, поседели. Она работала медсестрой, и пришла в рабочей форме, вся в белом, очки в темной оправе, на голове шапочка, какую носят медсестры. Это официальный наряд материнства, и она казалась ангелом ужаса и памяти, слетевшим с неба.

Она, плача, обняла его. Взяла его лицо в ладони и всмотрелась в глаза. Она искала своего потерянного сына в заостренном подбородке и редеющих волосах. Такая любовь и страдание смутили его. Такая глубина чувств. Он ощутил, как в нем прорываются жалость и раскаяние.

Она сказала, что пишет книгу о его дезертирстве.

Только что они жили у Роберта, и вдруг стали жить у матери. Он не понял, как это случилось. Она снимала довольно большую квартиру, им всем хватало места, хотя ей приходилось спать в гостиной. Будто он снова рос рядом с ней, опять спальня в гостиной, и однажды они засиделись допоздна, когда Марина с ребенком уже уснули.

— Она совсем не похожа на русскую.

— Мама, она русская.

— В общем-то, она красивая.

— Она тобой восхищается. Говорит, что в доме чисто и аккуратно. Ей нравятся твои мягкие волосы. Только книгу не пиши, мама.

— Я ходила к президенту Кеннеди. Провела расследование. У меня много смягчающих обстоятельств из-за твоего дезертирства.

— Мама, не надо писать книгу.

— Она о жизни, которую мне пришлось вести, не зная, жив ты или мертв. Я могу писать о своем, Ли.

— У нее там родственники, которых ты поставишь под угрозу.

— Под угрозу. А сам ты отдал десять долларов машинистке, чтобы напечатать страницы своей книги.

— Моя о другом.

— О России и ужасах той системы.

— О другом. Называется «Коллектив». Она об условиях жизни и работы. Я изменю фамилии, так что люди не пострадают. И не думай, будто мы не ценим, что ты купила одежду ребенку, готовишь нам еду и так далее.

— Те десять долларов я дала тебе, а ты их отдал машинистке.

— Мама, это книга наблюдений. Я должен денег правительству штата за то, что меня доставили домой. Роберт оплатил перелет из Нью-Йорка. Я просто ищу способы расплатиться с долгами.

— Я имею право на свою книгу, — ответила она. — Президент оказался занят на тот момент, но я переговорила с людьми из правительства во время метели, и они обещали, что рассмотрят дело.

— Это всего лишь статья, а не книга. Мне напечатали заметки для статьи. Там так много страниц.

— И сколько она тебе напечатала?

— Десять. Больше денег не хватило.

— Доллар за страницу — это грабеж.

— Я провез эти заметки на себе из самой России.

— Марина смотрела днем фильм с Грегори Пеком. Я сидела рядом, и она, оказывается, знает Грегори Пека.

— Ну и что, его знают повсюду.

— Мы разговариваем со словарем.

— Потихоньку научится.

— Кажется, она знает больше, чем показывает, — сказала мать.

Он устроился обработчиком листового металла. Тяжелая, грязная, долгая работа и маленькая зарплата. Они переехали в собственный дом, половину дощатого бунгало с мебелью, через дорогу — стоянка грузовиков и погрузочные платформы. Это был приемный пункт всей огромной сети «Монтгомери Уорд». Марина сходила в магазин, побродила между полками. Сказала Ли, что там играет очень приятная музыка.

На их улице стояли одни бунгало. Все называли эту улицу Мерседес-стрит. В договоре о найме записали «Мерседес-стрит». На карте Форт-Уорта значилась Мерседес-стрит. А надпись на указателе гласила — «Мерседес-авеню».

Он сидел на бетонных ступенях крыльца рядом с маленькой юккой и читал русские журналы.

Мать принесла им кресло. Принесла посуду. Ли сказал, что им не нужны подачки. Она принесла попугая в клетке. Такого же попугая в такой же клетке, как он подарил ей в Новом Орлеане, когда работал курьером.

Тени прежней жизни все появлялись.