И тут они все повернулись ко мне, а вслед за ними и их фонарики. Лучи скакали по мне вверх-вниз, как будто я каким-то образом могла это объяснить, как будто у меня в кармане был пульт и я могла управлять ночью, ветром и всеми плавающими объектами отсюда и до Гудзона. Как будто я была главной и со мной лучше было не связываться.

Лондон убрала свой фонарик.

– Она просто дурачит нас.

– Я ничего не делаю, – сказала я, вытянув руки, чтобы показать им пустые ладони.

Водохранилище тихонько свернулось у моих ног, не выдавая себя.

Никто не произнес вслух ее имя, но я знала, о чем они думали. Они не могли не думать об этом, когда в воздухе было ее дыхание, когда ее глаза сияли в ветках деревьев, как глаза совы, когда ее лицо виднелось в кратере низкой луны.

– У Оу сегодня вечеринка, – сказал один из парней. – Пойдемте.

– Да, убираемся отсюда, – подхватил другой.

В воду полетела бутылка из-под пива, пустая, и поэтому утонула не сразу. Она покачивалась на волнах, только вот внутри не было никакой записки.

– Точно, вечеринка, – отозвалась Лондон.

Никто не спросил меня, хочу ли я тоже пойти. Без Руби меня больше не приглашали на вечеринки. Я слышала, что Оуэну сняли гипс и он устраивал вечеринку в честь того, что снова мог ходить. Но в школе никто не сказал мне: «Эй, Хлоя, у Оу сегодня вечеринка, приходи».

Парни ушли, и Лондон вроде как пошла за ними, но потом она остановилась у линии деревьев, и я увидел, как дрогнула ее тень с короткими торчащими волосами и выступающими ушами. Догадывалась ли она, как близко была к тому, чтобы не попасть на эту вечеринку? Чтобы эти парни не следовали за ней повсюду?

И это то, что она делала со своей жизнью, которую ей вернула Руби?

– Эй… – Она снова подошла ко мне и теперь, когда друзья не могли ее слышать, заговорила со мной совсем по-другому: – Хлоя? Ты, это, правда, в порядке?

– Я в полном порядке.

– Что ты такое говоришь? В каком ты порядке? Ты очень далеко от этого «в порядке». – Она посмотрела на кучку вещей у моих ног. – Ты собираешься сжечь все это?

– Что? Нет!

– Тогда что? Закопать?

– Зачем мне закапывать ее вещи?

Было темно, и Лондон опустила фонарик, но исходящий от него свет все равно освещал ее лицо, и я увидела, что ей неловко находиться рядом со мной.

Я подняла журнал. Я начала собирать их во время своих смен в «Камби».

Теперь я работала там после школы – они разрешили мне взять все смены моей сестры; мне даже не пришлось их просить. Я работала за кассой, просила подростков предъявлять документы, если они покупали пиво, и продавала замороженные сырные кармашки. Еще я научилась заливать бензин так же, как это делала Руби, – поддерживая шланг бедром.

Если я крала несколько журналов со стойки во время работы, никто не вычитал их стоимость из моей зарплаты, но это было не потому, что я обладала некоей могущественной властью над парнями из магазина. Я видела, как они смотрели на меня, когда я заливала бензин в машину проезжающих мимо туристов: боялись, что я сорвусь и возьму заложников. Единственным человеком, который специально приезжал в мои смены, чтобы наполнить свой бак, и смотрел мне в глаза, пока я заливала бензин, был Пит.

До сих пор я держала это в секрете, но что-то в Лондон вызывало у меня желание рассказать ей, что я здесь делаю. Хотя бы намекнуть.

Я хотела проверить, помнит ли она.

Мы стояли на берегу водохранилища, где недалеко я нашла Лондон той ночью. Та лодка была ее лодкой.

Теперь Лондон проводила ночи в доме своих родителей, она снова стала такой же, какой была до того лета, но она все еще была связана со всей той историей.

К тому же я хотела поговорить о Руби. Только о ней я и могла говорить.

– Она любит читать журналы, – сказала я Лондон, – глянцевые, про моду. Толстые, осенние – ее любимые. – Я листала яркие, тяжелые страницы, полные счастья, как будто меня не выворачивало при этом наизнанку. – Ну, ты знаешь, осень – сезон ботинок.

– Любила, – поправила меня Лондон, – любила читать журналы.

– Любит, – поправила ее я.

Я посмотрела мимо нее, на воду перед нами. В ночи казалось, что она бескрайняя, так что не было никаких причин думать, будто бы можно переплыть водохранилище – это никому не под силу.

– Только вот проблема в том, что они намокают, – продолжала я. – Страницы слипаются, и так их почти невозможно читать.

Лондон вскинула руки к небу.

– Я знаю, что должна жалеть тебя, но больше не могу! Ты разыгрываешь этот спектакль только затем, чтобы привлечь к себе внимание! Но знаешь что? Это не работает!

Она говорила это стоя спиной к воде – черной, как нефть, в такой же черной ночи – и очень близко к кромке воды. Руби бы не понравилось, если бы я стояла так, пятками почти в воде.

Лондон не следовало этого делать. Ее можно было просто толкнуть.

Но прежде чем я успела что-то сделать, даже прежде чем я смогла подумать об этом, из водохранилища раздался еще один всплеск, совсем близко, у камней, прямо там, где мы стояли. Это могла быть рыба, а может, просто шелест ветра – все что угодно. Тем не менее я не ожидала этого, и звук испугал меня. Лондон в ужасе подпрыгнула, поскользнулась и животом плюхнулась в холодное мелководье, на фонарик, пивную бутылку и все остальное. Ее крик ударился о воду и отскочил нам в лица. Эхом отразился от камней на этом и на том берегу. Пролетел через небо. Пронесся через наш город и улетел в соседний округ.

Так много шума! И жителям Олив приходилось его слушать – кто же будет спать под такое? Они собрались на своем собственном Виллидж-Грин: мальчики и девочки, мамы и папы, дочери мэра – старшая сестра Уинчелл по-прежнему присматривала за младшей, как Руби, как я притворялась, продолжала присматривать за мной, – и подняли глаза на свое водянистое ночное небо, которое висело под нашим, на поверхности воды, на тощие ноги Лондон, на ее костлявые лодыжки в полосатых носках, до которых так легко достать.

Несколько месяцев назад Руби сказала мне кое-что, о чем я никак не могла перестать думать. Баланс, сказала она, все дело в балансе.

Берешь – отдавай, толкаешь – будь готов, что тебя толкнут в ответ. Эта девочку за ту девочку. Одно за другое.

Если бы не я – а Руби никогда в жизни бы не позволила, чтобы это была я, – что бы тогда делала Лондон? А может, они передумали и сейчас готовы забрать ее? Сработает ли это, если я брошу ее в воду? Если я это сделаю, то выйдет ли на ее место та, которую я хочу увидеть больше всех на свете? Одетая ночью в промокший сарафан, с синими коленками, с кольцом из сплетенных водорослей на пальце ноги, с длиннющими волосами и новыми веснушками на носу? Задавать такие вопросы неправильно? Стал бы кто-нибудь винить меня за это?