Во-вторых, потому, что по природе своей ретроградна, консервативна и ищет будущее в прошлом (сие типично для добуржуазного «мировидения» вообще и российской феодально-имперской критики капитализма и неолиберализма — в частности).

В-третьих, — и это определяющий параметр — этот консервативный проект как нельзя лучше соответствует чаяниям основных пассивно-приспособливающихся, но при этом вязко-мощных социальных сил современной России — обывательского большинства и серой исполнительской массы «элиты» (государственной и корпоративной бюрократии).

Наконец, «имперский проект» адекватен как современным общемировым тенденциям эволюции глобального капитала, так и все возрастающим тенденциям ностальгии по советской державе.

Проблема, однако, в том, что этот проект «почему-то» пока плохо работает и очень вяло претворяется в жизнь, не вызывая энтузиазма ни у «масс», ни у «элиты».

Коротко объяснить этот парадокс можно одной фразой: «имперский проект» для России устарел, еще не воплотившись. Причин для этого несколько.

Прежде всего место действительной империи, способной оказывать решающее влияние на происходящие в мире геоэкономические и геополитические процессы, уже занято США и их ближайшими конкурентами, и в рамках имперской логики у нашей Родины перспектив на лидерство нет.

Гораздо более важен, однако, другой аспект: так как имперско-державная модель по самому замыслу ее разработчиков является консервативным проектом, она не может стать основой стратегии опережающего развития, не может обеспечить модернизационного прорыва нашей страны в условиях перехода к глобальному постиндустриальному обществу.

Последнее требует некоторого комментария. В большинстве своем сторонники державно-имперского проекта апеллируют к патриархально-консервативным тенденциям, а это означает ориентацию на аграрно-индустриальный уклад и опору прежде всего на крестьянство и чиновничество. Эти сектора и слои, играющие наименее значимую роль в постиндустриальном обществе, не могут стать основными технологическими укладами и социальными силами модернизации. Не менее важно и то, что державный проект предполагает возрождение патерналистской модели управления обществом и экономикой, а это методы преимущественно государственно-бюрократические и опирающиеся на пассивное послушание народа, занимающего позицию любящего «сына» державной власти, а потому пассивного объекта ее управляющих воздействий. Более того, патерналистский вариант управления в рамках державно-имперского проекта приведет к усилению и без того мощных тенденций личной зависимости работника от работодателя, развитию таких типичных и для царской империи, и для СССР форм подчинения человека, в которых соединены воедино силы бюрократии и капитала. Наконец, в идейно-духовной сфере этот проект будет сопровождаться даже не манипулированием сознанием, а однозначным контролем за сознанием на основе сращивания все более алкаемой ныне «государственной идеологии» с все более превращающимся в государственную религию православием. Такое державно-имперское консервативное соединение технологической патриархальности с государственно-патерналистским капитализмом находится в прямом противоречии с основой прогресса современной постиндустриальной системы — развитием новаторского творческого потенциала личности в открытом, интернациональном свободном диалоге индивидов и культур.

Наконец, эта система по определению (авторов этого проекта) не должна включать механизмов низового демократического контроля за властью как исполнительным аппаратом народа (державность предполагает реализацию обратного проекта — народ как «сын» государства-отца). Вследствие этого идеальная модель авторов проекта, в которой «государь» есть отец народа, заботящийся прежде всего об интересах страны, неизбежно будет на практике вырождаться (как, например, во времена распутинщины или брежневщины) во властвование бюрократии, нацеленное на реализацию своих собственных интересов как узкого привилегированного слоя, укрепляющегося за счет народа и экономики. Последнее, как известно, очень быстро сводит на нет все достоинства патернализма, вызывая бурное развертывание его недостатков. Вот почему консервативный державно-имперский проект в самой своей конструкции содержит механизмы своего вырождения.

Но есть в России и иные державные проекты: «старый», растущий из «патриотической оппозиции» и в чем-то напоминающий описанный выше консервативный вариант, и «новый» — лишь вылупливающийся из недр «либерального проекта» под присмотром пропрезидентских наседок.

Что касается социал-державников, то они собирались сочетать сильное государственное регулирование и относительную закрытость в экономике с эволюцией в сторону авторитарного государства — в политике и державностью (в последнее время — «имперскостью») — в идеологии. Во многом этот подход носит ностальгический характер и грешит сугубым идеализмом. В добавление к сказанному выше заметим следующее.

Во-первых, активное государственное регулирование (как мы постараемся показать ниже) в современной России реально выродится в бюрократический произвол и разгул коррупции, если государство не будет находиться под жестким и определяющим демократическим контролем организованных и активных граждан (этот тезис мы аргументируем ниже). Впрочем, в вопросах активного государственного регулирования в экономике некоторые из социал-державников (те, кто открыт к научному диалогу) как раз относительно близки к стратегически перспективному решению, и здесь мы будем спорить не столько о необходимости такого регулирования, сколько о том, какое государство и при каких условиях может и будет успешно проводить такое регулирование. Как мы постараемся доказать ниже, «имперское» государство эффективного, нацеленного в будущее, социально ориентированного регулирования проводить не будет.

Во-вторых, надежды вырваться из «оков глобализации» за счет протекционистских ограничений стратегически реакционны, ибо предполагают в конечном итоге консервацию нашей отсталости и замкнутости (авторы с болью вынуждены констатировать, что наша Родина и без того ускоренно превращается в периферию мировых культурных, экономических, социальных и геополитических процессов). Любой серьезный современный экономист понимает, что в условиях перехода к глобальной информационной экономике любая национальная система должна активно включаться в мировое разделение труда. Вопрос лишь в том, как она может и будет включаться, возможен ли в некоторых сферах частичный и временный протекционизм и как он должен включаться в стратегию активной экспансии на мировых рынках. Замкнутость же (даже ограниченная, как в проектах умеренных державников) приведет нас к тем же результатам, которые стали одной из основных причин краха СССР, а именно — неспособности дать адекватный ответ на вызовы информационной революции и глобализации.

В-третьих, проект социал-державников утопичен, ибо он не опирается на реальные социальные силы, способные его реализовать. Если отбросить риторику о национальных культурных традициях (а они действительно существуют и значимы, но сами по себе изменить социально-политическую ситуацию не могут), то остается, по сути дела, одно — упование на «доброго царя». Никаких иных активно и самостоятельно (не в качестве эманации воли государя) действующих субъектов этот проект не предусматривает и в принципе не может признать, ибо суть данного течения как раз и состоит в том, что только носитель державной воли может даровать (естественно, сверху) консервативно-православному народу избавление от бед (недаром вся эта оппозиция — от Проханова до Зюганова — регулярно поминает уваровские «самодержавие, православие, народность»).