Я знал, что Хельга обескуражена не меньше моего. Именно так она мне сказала, предположив, что чем-то его обидела. Я попытался ее успокоить, но мои слова подействовали мало, поскольку суть проблемы ни один из нас, очевидно, не понимал.

В декабре без особых объяснений Тапио уехал в Баскский Крюк. Он заявил, что надеется значительно увеличить наш зимний улов, поскольку паковый лед образовывался стремительно, сковывая каждую маленькую бухту, значит, может появиться уйма белых медведей, на которых можно охотиться. Я предложил сопровождать его, но Тапио отказался, заявив: мне нужно остаться, на случай если малышке потребуется срочная помощь. Он собирался отправиться на восток вдоль побережья, поскольку не думал, что сможет вернуть лодку, если заберет ее сейчас. Прощание получилось неловким. Мы с Хельгой стояли у хижины и уныло смотрели ему вслед. При этом чувствовалось облегчение: мрачное, гнетущее присутствие Тапио превратилось в тяжкое бремя. Ни я, ни Хельга не желали говорить об этом вслух, но долгой ночью в замкнутом пространстве такое настроение очень опасно.

Остаток зимы мы пережили втроем, не столько беспокоясь за Тапио, сколько недоумевая. В любом случае нам следовало заботиться о себе, а в условиях Арктики этого предостаточно. Тапио мы начали ждать в конце февраля, когда показалось солнце, но он не вернулся. Лед был еще толстым и бугрился у северных границ Рауд-фьорда, и мы понимали, что охота в Бискайяхукене, скорее всего, идет хорошо.

Тапио не возвращался до апреля. Мы увидели его издалека, волочащим тяжелую ношу. Он согнулся чуть ли не до земли. Испугавшись, что Тапио сильно ранен, я взял немного припасов, Сикстена и двинулся ему навстречу. Примерно через час мы встретились.

– Дружище! – позвал я, когда смог докричаться. – У тебя все в порядке?

Он вдруг поднял голову – застать Тапио врасплох удавалось редко – и улыбнулся. Я подумал о том, как непривычно выглядит улыбка у него на лице. Тапио вез сани из старых балок и плавника, тяжело груженные медвежьими шкурами. Полозья он смазал жиром, но той зимой снега выпало мало, и они терлись о землю и камни. Я взялся за гуж вместе с ним, вдвоем мы пошли куда быстрее и в сумерки добрались до Брюснесета. Говорили мы мало.

Тем вечером, греясь у костра со Скульд на коленях, Тапио по очереди оглядел нас и, хотя ему было явно не по себе, чувствовалась какая-то новая перемена. Кризис миновал.

– Друзья мои, я принял решение, – начал он. – Этой зимой охота шла удачно. В Баскском Крюке пропаривается еще целый воз шкур. Хельга, если разрешишь, я возьму твою лодку, чтобы привезти их сюда по воде. Так получится куда быстрее.

– Конечно, Тапио, – сказала она.

– Спасибо. Что касается продажи, каждый из нас получит треть выручки…

– Но ведь это исключительно твоя добыча.

– Возражений я не потерплю. Это твои угодья, значит, ты должен быть в доле. Любой другой расклад – неправильный бизнес. Капитализм я ненавижу, но знаю, что он бывает в пользу и во вред. Итак, я уеду от вас, как только вскроется лед и появится возможность забрать остатки добычи из Бискайяхукена. Шкуры я лично переправлю Чарльзу, который выступит нашим агентом. Норвежским морякам я столь ценный товар не доверю.

Тапио говорил так сухо и непререкаемо, что я едва нашелся с ответом.

– Ты уедешь? – наконец спросил я. Вопрос повис в воздухе.

Тапио с минуту смотрел на Хельгу, потом быстро отвернулся.

Лицо у него было бледное, бедняга явно чем-то терзался. Казалось, источник проблем кроется у него в пищеводе.

– Я влюблен в Хельгу, – проговорил он хрипло и слишком громко. – Извините, что признаюсь в таком. Я пытался гасить это чувство всеми возможными способами. Пытался отрицать и выжигать его из себя. Оно наползало на меня, словно тень. Когда вы втроем уехали в Пирамиду, я отвлекся от текущей работы, и оно настигло меня. Как недуг. Как буря. Оно охватило меня с такой силой и глубиной, что я… – Тапио осекся и молчал несколько долгих секунд. – Извините, – повторил он и с несчастным видом уставился на Хельгу.

Я разрывался между бесконечной жалостью, неловкостью и отвращением от того, что Тапио так унижается. Явственно вспомнилось, как Тапио лежал спиной ко мне и сотрясался от всхлипов, узнав, что гражданская война уничтожила всю его семью. Что чувствуешь, когда на поверхности ледника расползается трещина, до этого долго дремавшая? Расколоть камень способен лишь удар сокрушительной силы.

– Знаю, что это неразделенная любовь. Знаю, что ты, Хельга, никогда не ответишь мне взаимностью. Знаю, что ты просто не сможешь. Но моя плоть пронизана чувством.

В Рауд-фьорд-хитте повисла тишина. Сикстен, почувствовав какую-то сверхъестественную тревогу, заскулил и спрятал голову мне меж лодыжками.

Хельга откашлялась.

– Дядя, ты извинишь нас на секунду?

Я кивнул и вышел с Сикстеном, но поднялась страшная весенняя метель, а я забыл надеть свою тяжелую шубу. Мешать Хельге и Тапио не хотелось, но, если забрести далеко, я мог потеряться и погибнуть, оставив две несчастные души наедине друг с другом. Поэтому я сел на корточки у стены и обнял Сикстена, чтобы мы грели друг друга. Разговор мы услышали целиком.

– Мой дорогой Тапио, – начала Хельга. Ее голос, слабый и приглушенный, звучал с бесконечной теплотой. – Я отношусь к тебе с величайшим уважением и симпатией. Это не изменится никогда. Но ты должен простить меня, если я навела тебя на мысль, что надежда есть.

– Ты не наводила, – проговорил Тапио. – Ничего подобного.

– Тогда не презирай меня, дружище и, ради бога, не презирай себя.

– Ладно, – согласился Тапио. – И, пожалуйста, не жалей меня.

– Обещаю. Только зачем уезжать? Разве не можем мы с этим справиться? Почему бы тебе не задержаться еще на месяц в Бискайяхукене, собираясь с мыслями? Это ведь достаточно далеко от источника твоего неудобства. Дядя Свен нуждается в твоей помощи, Тапио. Мы оба в ней нуждаемся. И я по-прежнему тебе друг. Разве дружба – такой мучительный компромисс?

– Не бери в голову, – проговорил Тапио. – Это мои проблемы, а не твои.

Я слушал и диву давался: чего стоило Тапио раскрыть свой истинный облик, и какие страшные душевные раны терзали его на протяжении стольких месяцев. И я почувствовал прилив восхищения своей племянницей: Хельге еще двадцать не исполнилось, а она сохранила в себе целые колодцы сочувствия, которые жадному безразличию жизни не иссушить.

Тапио уехал от нас в мае.

65

Мы с Людмилой лежали в водочной обсерватории. Крышей ее еще не покрыли.

Илья, может, и был Ямой, но периодически терял интерес к алкоголю, поэтому запасы стройматериалов