Не мог Сталин, и никто в мире не мог допустить мысли, что Германия нападет на СССР в июне 1941 года! Это выглядело как нереальный и фантастический проект, всем было совершенно очевидно, что Гитлер собирается напасть на Англию. Он собирает для этого войска, подтягивает флот. Любые предупреждения о подготовке нападения на СССР, исходившие от англичан, рассматривались как попытка рассорить два дружественных государства – СССР и Германию, чей торговый оборот рос год от года с положительным сальдо в пользу Советского Союза. К войне с Советским Союзом Германия не готовилась, иначе такую подготовку невозможно было бы скрыть, и нападение на СССР – это импровизация, «божественное озарение» Гитлера, которое на первых порах обернулось катастрофой для СССР и ошеломляющим военным успехом Германии.

Одним из людей, проведших гениальную, грандиозную по своим масштабам и последствиям, беспрецедентную в истории операцию по стратегической дезинформации правительств СССР и Великобритании, обеспечившую внезапность при нападении на СССР, был адмирал Вильгельм Фридрих Канарис.

Берлин оставил неприятный и тягостный осадок в душе фон Гетца. Он будто навестил безнадежно больного друга, который сам еще не знает своего страшного диагноза. Друг, несмотря на недомогание, еще в счастливом неведении веселится, резвится и даже пытается выглядеть бодрячком, но те немногие, кто знакомы с результатами анализов, знают, что конец будет ужасным, мучительным и неизбежным и принесет больному тем больше страданий, чем дольше продлится его угасание.

Конрад любил этот красивый и дружелюбный город. С Берлином он связывал взлет своей карьеры, свою лейтенантскую молодость. Ему нравились берлинцы и берлинский выговор и становилось тягостно от ощущения, будто на город надвигается грозовая туча, холодная и неотвратимая.

А уклад жизни берлинцев, как и всех немцев, не изменился. Работали кафе и кинотеатры, ходили трамваи и автобусы, работало метро. Пиво и шнапс не подорожали, и по-прежнему в ходу были разноцветные талоны и карточки, по которым берлинцы получали все необходимое, даже корм для собак. Несмотря на заливистый смех берлинок, несмотря на то что не поднялись цены на продукты и уголь, несмотря на отсутствие затемнения в домах – война уже стала накладывать свой жесткий отпечаток на повседневную жизнь и входить в быт берлинцев. Конраду попадались редкие солдаты со значками за ранение, мужчины с траурными ленточками на лацкане пиджака – они похоронили кого-то из родственников, погибших на фронте. Некоторые женщины стали щеголять в военной форме. И надо же было так случиться, что день приезда фон Гетца в Берлин был испорчен отвратительным инцидентом.

Имея в своем распоряжении солидный запас времени до назначенной встречи с Канарисом, Конрад решил прогуляться по центру Берлина. Пешком, как простой гражданин. На тишайшей Розенштрассе его путь был прегражден огромной толпой женщин разных возрастов, которые скандировали что-то у здания полицай-президиума и были настроены решительно и грозно. Несколько шуцманов растянулись цепочкой вдоль улицы и лениво наблюдали за этой толпой, не вмешиваясь в происходящее.

Конрад подошел к крайнему из них и спросил, что тут происходит.

– Эти женщины пришли хлопотать за своих мужей, – безразлично ответил шуцман.

– Они протестуют против того, чтобы их отправляли на фронт? – удивился Конрад.

– Так вы не в курсе? – Шуцман, разглядев наконец знаки различия оберст-лейтенанта, сделался разговорчивее, нежели ему полагалось по службе. – Сегодня ночью полиция и гестапо арестовывали евреев по всему Берлину. Брали только мужчин, как есть – прямо голыми из постели. Их тысячи две, наверное, в каталажки натолкали. Все тюрьмы и все участки только ими и забиты под завязку. Некуда приличных мазуриков посадить.

– Зачем же столько? – не понял фон Гетц.

– Их в Польшу отправлять будут. В концлагерь. На перековку трудом.

– А это?.. – фон Гетц показал на толпу. – Возмущенные еврейки?

– Что вы, господин оберст-лейтенант. Вы, наверное, давно не были в Берлине и не знаете наших порядков. Еврейки и носа не могут высунуть на улицу, так как им запрещен выход из гетто под страхом расстрела. Это – чистокровные арийки. Они пришли добиваться освобождения своих мужей-евреев. И сдается мне, они своего добьются. Того и гляди, камни в стекла полетят.

– Вы уверены? Что-то мне не приходилось слышать о том, чтобы гестапо кого-то отпускало. Эти парни если в кого вцепятся, то не отпустят, пока не отработают человека вчистую.

– Уверен, господин оберст-лейтенант. Посудите сами, они уже тут два часа стоят, а их не только не арестовали, но и даже серьезного оцепления не выставили. Нас тут всего шестеро, да и то нас проинструктировали, чтобы мы ни во что не вмешивались. Кроме того, это дело уже дошло до гауляйтера, и он им занимается лично.

– Доктор Геббельс?

– Доктор Геббельс. А так как он отвечает еще и за пропаганду, то вряд ли захочет привлекать к этому делу всеобщее внимание и постарается как можно скорее замять его, чтоб не было шума.

– А разве гестапо стало подчиняться доктору Геббельсу?

– Нет, господин оберст-лейтенант. Гестапо по-прежнему подчиняется рейхсфюреру, но доктор Геббельс – гауляйтер Берлина, он может принять любое решение, даже в обход гестапо.

Фон Гетц снова посмотрел на толпу женщин, которые довели свою ярость до весьма высокого градуса. Он сейчас не чувствовал к ним ни неприязни, ни сострадания. Как и большинство немцев, фон Гетц не был антисемитом, но, как большинство немцев, он был законопослушным гражданином своей страны и без протеста в душе относился к антисемитским настроениям в обществе. Его этот вопрос не касался, и он никогда не задумывался о «еврейском вопросе». Он был солдат и выполнял свой солдатский долг так, как он его понимал и как его учили командиры. Кроме того, евреев из общественной и политической жизни нацисты «выдавливали» постепенно и методично, вводя для них все новые и новые ограничения, так, чтобы эти меры не могли повредить режиму в глазах общественного мнения, к которому Гитлер прислушивался весьма чутко.

Процесс этот начался сразу же после прихода фашистов к власти, в тридцать третьем. И только через девять лет существования режима он принял уже совершенно людоедские формы. 20 января 1942 года на совещании высших генералов СС и партийных функционеров в Ванзее появился термин «окончательное решение еврейского вопроса», которое вылилось в массовые убийства. Но никогда ни до, ни после этого совещания ни Гитлер, ни Геббельс в своих публичных выступлениях не призывали немецкий народ уничтожать евреев и уж тем более не отдавали приказов на проведение массовых репрессий. Как-то само по себе так получилось.

Сначала евреям запретили работать учителями, врачами и адвокатами, хотя это как раз и были самые лучшие учителя, врачи и адвокаты, потом обязали их нашить на одежду желтые «звезды Давида», потом запретили пользоваться общественным транспортом и посещать кафе и театры, потом их согнали в гетто. А «окончательное решение еврейского вопроса» в топках Освенцима рассматривалось непосредственными исполнителями из СС как логичное продолжение всех мер, принятых против этого народа за последние девять лет.