Наступило молчание.

— В таком случае мне придется выяснить и это тоже.

Роджер прочистил горло.

— Тетя, то есть Дафна… мы готовы предложить очень щедрое возмещение за ваши акции. Вы сами сказали, что они не занимают особого места в вашем портфеле ценных бумаг, а значит…

Дафна его перебила:

— Я сказала, не имеют ключевого значения в финансовом смысле. С семейной точки зрения они для меня очень важны. Кто предлагает мне возмещение за мои акции?

— То есть как? Мы с Питером.

— А Хэл — нет?

— Они предложили купить и мои, — сообщил Хэл. — Я ответил, что подумаю.

— Пока вы двое будете проводить изыскания и раздумывать, сделка провалится! — не сдержавшись, вспылил Питер.

— Объявится кто-нибудь, желающий купить компанию. Если «Хардиз» видит за ней будущее, почему не увидит и другой покупатель?

— Никто не заплатит таких денег! — сердито воскликнул Роджер.

Хэл почувствовал желание подлить масла в огонь.

— Если завод стоит так дорого, вероятно, вам надо разобраться, почему доходы от него в настоящее время так низки. Странно, что владельцы «Хардиз» готовы платить за чахлое предприятие.

Дафна одобрительно закивала.

— Хэл, ты изложил суть дела в двух словах. Питер, не говори больше ничего. Я сказала, что уделю тебе полчаса времени, а уделила уже тридцать три минуты. Этого вполне достаточно. Меня нельзя угрозами или умасливанием заставить делать то, чего я не хочу. Если можешь объяснить мне, почему какая-то немецкая компания намерена получить малоприбыльную часть нашего семейного бизнеса и причина окажется невинной, тогда я, видимо, изменю свое мнение. А возможно, и нет. Сейчас я не расположена оказывать какие-либо услуги немцам.

Дафна поднялась с кресла, подобрала с пола пурпурную сумочку из крокодиловой кожи и резво выпорхнула из комнаты, едва ли не прежде чем мужчины успели встать.

— Чертова баба! — бросил Питер, подождав, пока дверь за ней закрылась. — Кем она себя воображает? Хэл, уж тебя-то нисколько не заботит, принадлежит ли компания немцам. Оставь свою выжидательную позицию и заяви, что отдаешь голос в нашу пользу. Или, если хочешь сохранить руки чистыми, продай акции нам — мы уже сказали, что дадим хорошую цену. Что бы там ни заставляло дергаться Дафну, оно вовсе не обязано волновать тебя. Откровенно говоря, я думаю, что виной всему годы, она тронулась умом и впала в снобизм.

— Она не тронулась. Ты забываешь, что Вульф был евреем. Полагаю, ты обнаружишь, что подоплека именно в этом.

— Вульф? Какое он имеет к этому отношение?

— Ну, Питер, если ты не можешь сообразить, значит, что умом тронулся ты.

— Жидовка!

Лидия застыла на месте. Она так сильно стиснула ручку хозяйственной корзинки, что та начала дрожать. Из корзинки вывалилось яблоко, покатилось по тротуару и упало в водосточный желоб.

— Отправляйся за ним следом, в канаву, где тебе самое место! — прозвучал в морозном воздухе тот же голос.

На миг ей показалось, что она уже больше не в маленьком городке на севере Англии. Она опять там, в Вене, когда ее грубо оттеснил с дороги отряд офицеров хаймвера[40]. Один из них потянулся к ее корзине и перевернул вверх дном, хохоча над собственной шуткой. В корзине были купленные яйца; они вдребезги разбились о тротуар — желтки вперемешку с тягучими белками потекли в канаву.

Это вызвало у них еще больший смех.

— Катись за ними, жидовка! Ты и все твое племя!

Усилием воли Лидия вернула себя в настоящее — в то настоящее, которое до недавнего момента находилось бесконечно далеко от опасных улиц Европы и ежедневных унижений, с какими приходилось сталкиваться людям ее народа. Сейчас она в Лоуфелле, где местные жители учтивы с ней и английский констебль поднимает руку, чтобы остановить движущиеся по улице машины, когда ей требуется перейти дорогу. Но даже здесь, в отдаленном, мирном и спокойном месте кто-то произносил эти отвратительные слова.

Лидии захотелось бросить корзинку и бежать, скрыться подальше от ужасного, злобного голоса. Но куда бежать, если даже тут она не в безопасности? Ее охватил гнев. Она обернулась к своему обидчику, ее глаза пылали от ярости.

— Вы ко мне обращаетесь? — спросила Лидия по-английски. Это был один из тех субъектов, о которых говорили, что они чернорубашечники. Она слышала ходившие о них толки: они не местные, остановились в доме миссис Маккехни, шотландки, сдающей комнаты. Английские чернорубашечники совсем не похожи на тех, что в Германии, сказала она себе. Англичане не стали бы мириться с людьми подобного сорта. Эти мослеиты — просто что-то вроде переросших бойскаутов, вот и все.

Но едва взглянув на этого человека, Лидия поняла, что ошибается. Это не какой-то провинциал, вырядившийся фашистом, чтобы за дешевым маскарадом скрыть свой характер неудачника. Не болван и не хвастун. Он один из них, из тех ужасных людей, которые натравливали шайки одетых в форму и официально санкционированных головорезов на пресловутых врагов государства: евреев, цыган, гомосексуалистов.

— Да, я обращаюсь к тебе, еврейка!

В его глазах не читалось ничего, кроме опасности для нее. Поза угрожающая, лицо, от глаза до рта отмеченное синевато-багровым шрамом, худое и жесткое, на тот самый арийский лад, столь любимый немецкими нацистами. Он не был дураком или похожим на человека, который может испугаться людей иного типа, чем он сам. И глаза отнюдь не походили на глаза фанатика. Человека до краев наполняла холодная злоба. Ему нравится причинять боль и страдания, он уверен в холеной британской твердости и силе. У него голос человека, принадлежащего к высшим слоям, манеры того, кто знает, что рожден править и повелевать, кто с малолетства приучен преследовать, стрелять и терзать существа более маленькие и слабые, чем он сам.

И сейчас его охотничьей добычей оказалась Лидия.

Он стоял на противоположной стороне узкой улочки. Людей вокруг было немного, время ленча, Лидия выбежала купить к столу фруктов, пока зеленщик не закрыл лавку. Проехал на велосипеде мальчик от мясника, бросил любопытствующий взгляд на ее обидчика на нее и, беспечно насвистывая, двинулся дальше. Девушка, служащая у торговца мануфактурными товарами, спешившая домой перекусить в перерыв, перешла на ее сторону улицы, предпочитая держаться подальше от того человека.

Лидию охватила паника. Она слышала, что этих мужчин было двое. Обычно такие не охотятся в одиночку, они разгуливают группами, шайками, сворой, любят действовать кучей, задевая других, провоцируя, побуждая свои жертвы к таким действиям, которые идут вразрез с их воспитанием и нормами поведения в обществе. Или же — если речь идет о таком субъекте, как этот, — им нравится властвовать, отдавать приказания, распоряжаться людьми. Они испытывают наслаждение и удовлетворение, видя, как по их приказу те пускаются в зверства и непристойности.