– Как это понимать? – спросил Иуда.

Эфиоп подозрительно покосился на него: неужели иудей уловил суть разговора, происходившего на латыни? Впрочем, он, как умный муж, наверняка уже начал различать многие слова на языке квиритов, подумал Мнемон.

– Нередко опытные сводни обманывают простаков, подсовывая им мнимых или сфабрикованных «девственниц».

– Зачем?

– Если старая потрепанная «волчица» идет за несколько медных асов, то настоящую целку продают за большой выкуп. Нередко матери отправляют в лупанарии собственных дочерей, поскольку невинность всегда и везде котируется высоко. Сделки такие часто обставляют пышной, почти свадебной церемонией...

– Ты сказал «свадебной», Мнемон? Прекрасно! Устроим мне свадьбу! Давненько я не женился!

– Свадьбу! Свадьбу! – захлопал в ладоши Серторий. – А мне и сыновьям дашь попользоваться новобрачной?

– Конечно! Ты, центурион, будешь вторым, после тебя – Лонгин, Иуда – четвертым. Перо, достань «Акта попули», нет ли там объявлений?

Через несколько минут раб-секретарь зачитал вслух строчку из «Ведомостей»:

«Тот, кто лишит невинности Тарзию, отсыплет полфунта серебра, потом она будет принадлежать каждому, кто заплатит одну золотую монету».

– Клянусь Марсом, безумная цена! – завопил Серторий. – Еще и надсмотрщице каждому из нас придется платить по асу за допуск в комнату! А расходы на убранство и пир!

– Ничего, я угощаю! – расщедрился легат. – Иуда, ты – врач! Сможешь узнать, подлинно ли девушка эта Тарзия?

– Только одним способом, который тебе не понравится, если ты сам собираешься проткнуть ей девственную плеву, – осклабился в нехорошей усмешке зелот.

– Не дерзи, – ухмыльнулся Гай, пребывавший в прекрасном настроении. – Идите вместе с Пером по указанному в объявлении адресу. Ты посмотри девчонку в голом виде: нет ли на ней признаков какой-нибудь болезни. А ты, раб, договорись о церемонии на завтрашний... Нет! Чего тянуть? На сегодняшний вечер! Кошелек, закупай цветы и благовония! Вилка, подбери продукты для свадебного пира! Принесем свою еду и вино – это дешевле, чем платить за них в лупанарии. Пошевеливайтесь, все!

В распутном «втором Вавилоне» Иуда привык бесстыдно рассматривать обнаженных женщин. Но голое несчастное существо по имени Тарзия, хоть она и оказалась настоящей красоткой, изучать и ощупывать ему было тягостно и противно. Как будто обмываешь труп несправедливо казненного! Девчонка стеснялась осмотра, плакала и между всхлипами выталкивала изо рта слова, обращенные к пожилой женщине:

– Мамочка, сжалься над моей невинностью, не отдавай на позор моего тела, не бесчесть моего имени постыдным ярлыком! Я не хочу отдать свою девственность старому развратнику, а потом переходить из рук в руки...

– Говори уж точнее: перескакивать с фаллоса на фаллос! Глупости ты болтаешь, Тарзия! Женщина – все равно что амфора с вином: первый покупатель вскрывает затычку в узком горлышке, потом ею пользуются все остальные, кто заплатит. Так было со мной и с миллионами других, ты ничем не лучше нас. Стерпится-слюбится! Служанка, снаряди ее, и пусть писец напишет на ярлыке текст объявления в «Акта попули», чтобы радостный жених не забыл, сколько серебра нужно выложить!

Ишкариот молча вышел из комнаты, как от больного, коему поставил диагноз: не жилец. Вечером в лупанарии состоялось «свадебное» торжество. У двери висел красный фаллосоподобный фонарь, который ярче обыкновенного освещал вход в публичный дом. Фасад притона украсили лавровыми венками.

– Эти лавры оскорбляют общественную мораль, – поиграл желваками на скулах эфиоп. Он, подобно Иуде, не терпел узаконенных изнасилований. – Обычай этот, разрешенный эдилами в Риме, наносит кровную обиду обывательским нравам квиритов. Молодые новобрачные, особенно из среды простого народа, соблюдают вековую традицию увешивать лавровыми ветвями двери своего дома на другой день после свадьбы...

Появившаяся «невеста» уже не плакала, хотя (в не покрытых румянами местах) ее лицо соперничало своей бледностью со специальной свадебной – узкой, чуть ли не обтягивающей – белой туникой. Тарзия носила особую прическу, предназначенную только для новобрачных: шесть уложенных вокруг головы кос, которые перевивались красной лентой. Поверх был надет платок огненного цвета четырехугольной формы. С боков и сзади он спадал мягкими складками, оставляя лицо открытым. К нему была прикреплена желтая фата.

«Новобрачные» удалились в палату с «супружеским ложем», все остальные возлегли на пиршественные ложа. Спустя примерно час в комнату вошел увенчанный лавровым венком Гай. Музыканты из числа персонала публичного дома заиграли торжественный марш, гости зааплодировали, довольный легат раскланялся. Сертории вскочил и бегом побежал в «брачный чертог».

– Этот нечистый похититель девственности мнит себя блестящим триумфатором и прославляет свою викторию над несчастной рабыней. Он не просто разорвал гимен – он навеки разрушил чужую жизнь со свойственной всем квиритам эгоистической жестокостью, – прошептал Мнемон иудею прямо в ухо, чтоб никто не услышал.

Иуда к Тарзии не пошел, притворился слишком пьяным.

Похмелье после свадьбы оказалось двойным: у всех болели головы от выпитого вина и души. У еврея и эфиопа – от жалости к Тарзии, у римлян – от мысли о том, что денег не осталось не только на развлечения, а даже на пропитание. Все сестерции были потрачены на «свадьбу».

– И ведь надо еще купить провиант и фураж для коней в дорогу, подарки для Вара' и прочих друзей и знакомых в германской армии, подновить снаряжение, подремонтировать повозки, – бормотал Гай, озабоченно нахмурив лоб. – Где взять столько динариев?

– О чем же ты думал раньше, полководец? – не выдержал зелот. – У нас есть пословица: «Кто тратит, не считая, – оскудеет, не зная».

– А наша мудрость гласит: «Боги любят тех, кто не загадывает на будущее!» – огрызнулся Гай, бросая на еврея темный взгляд, который вдруг тут же посветлел. – А что, Иуда! Вот ты и заработай нам средства на путешествие!

– Моему сыну, всаднику, ты предлагаешь работать, как ничтожному рабу или жалкому ремесленнику? – взревел по-львиному Сертории; глаза его налились кровью. – Ты хочешь оскорбить род Луциниев, патриций?!

Гавлонит не понял, почему предложение легата так сильно разгневало центуриона. Нам, людям XX века, это тоже нужно специально объяснять. Потому что в своих воззрениях мы куда ближе к точке зрения древнего еврея, нежели квирита или грека античности.

Хотя Иудея, как полисы Эллады и Рим, представляла собой типично рабовладельческое государство, понятия о социальном бесчестии в них были разные и уж тем более отличались от современных демократических представлении, основанных на индивидуальной свободе личности.

«Центральной идеей» рабского общества в Европе, неоспоримой в то время и лежащей в основе социальных отношений, была мысль, что богатый человек, живущий за счет труда своих невольников, уже тем самым заслуживает уважения, а бедный, питаемый трудом рук своих, низок.