Однако ничего подобного не случилось, и Лопе день за днем мог предаваться своей страсти к растениям и цветам. Увлечение садоводством было столь сильным, что он даже изучал искусство устройства садов, столь процветавшее в эпоху Возрождения, о чем можно судить после знакомства с драгоценным свидетельством на сей счет, каковым является для нас его комедия «Не все птицы — соловьи». Скромные размеры сада не позволяли ему на практике проявлять свои познания, так что он находил им применение в поэзии. Однако и у себя в саду он с большой фантазией создавал композиции из кустарников и деревьев, овощей и цветов. Из всех цветов Лопе отдавал предпочтение тюльпанам. В то время тюльпаны выращивали в Нидерландах, особенно в окрестностях Дордрехта и Монса, богатые и знатные коллекционировали луковицы тюльпанов словно драгоценные камни, эти луковицы ценились буквально на вес золота по всей Европе. Благодаря своему другу, гуманисту Эммануэлю Суэйро, не упускавшему ни одной оказии, дабы прислать ему луковицы тюльпанов, Лопе мог удовлетворять свою страсть к этим цветам.

После работы в саду Лопе погружался в простое удовольствие созерцания своего сада. Этот период созерцания и любования был для него подготовительной фазой творческого процесса. Из вдохновенного созерцания цветов он извлекал «квинтэссенцию своих поэтических воззрений и понятий», погружался в мечты и видения, отдавался на волю своему воображению, предавался поэтическому вымыслу, поэтическим грезам. Внезапно его сад преображался, приобретал новые краски и очертания. Вот что он писал своему другу Франсиско де Риохе в одном из посланий: «Вы найдете там мраморные колонны, украшенные поэтическими надписями, бьющие из земли источники, глубокие прозрачные озера, по которым скользят лодочки под парусами, так напоминающие лебедей. Пространство это окружено хранящими прохладу тенистыми кущами, красиво подстриженными деревьями, и про некоторые из них можно подумать, что они являются перевоплощением циклопа Полифема, настолько странны их формы. Виноградные лозы, расцвеченные покрасневшими с приближением осени листьями, гибкие, как змеи, переплетаются там с побегами плюща, чтобы образовать изящные арки, под сводами коих можно пройти к зеленому свежему лугу, чьи очертания напоминают зодиак. На каждом шагу вы любуетесь бюстами римских императоров, богов и богинь, живших на Олимпе, статуями великих испанских поэтов из Кастилии, Андалусии и Лузитании.[6] Короче говоря, на этом я остановлюсь, потому что вижу, что вы очарованы и изумлены видом этой чудесной и радостной картины. Но все это благая ложь».

Благая ложь? Нет, истинная правда, ибо то была суть этого места — претерпевшего превращение реального сада, утопического места, из коего Лопе отправлялся на поиски разгадки тайны Вселенной. Лопе, подобно Гарсиласо, дю Белле и Ронсару, становился певцом пространства, в котором он ощущал себя в гармонии со своим внутренним миром. На сей раз, что очень любопытно, «рамой» для этого пространства служила не буколическая сельская местность, а городской пейзаж столицы Испании. Лопе создавал идеальную природу в самом городе, в самом центре. Правда, этот город предавался всяческим причудам и сумасбродствам, претерпевал всяческие, даже самые невообразимые метаморфозы, которые Лопе наблюдал с самого раннего детства. Вот почему в конце своих поэтических грез он делает следующее заключение: «Я люблю это место больше, чем гору Гиблу, чем плодородную Темпейскую долину, чем сады Гесперид и висячие сады Семирамиды. Именно ему я отдаю предпочтение».

Из гармонии мест рождается гармония сердца

Места, где приходит радость поэтического творчества, являются также источниками безмятежного спокойствия. Лопе испытывает там желание найти рядом с доньей Хуаной тот мирный покой и счастье, которые он познал когда-то рядом с Изабеллой де Урбина, своей первой женой. Он, в прошлом такой непостоянный, теперь жаждет верности, он, пылкий любовник, легко увлекавшийся замужними дамами и вступавший с ними в любовные связи, теперь ценил прелести супружеской жизни и призывал охранять ее. Разве не написал он следующее: «Тот, кто не познал радостей брака, не может утверждать, что познал на Земле счастье»? Кажется, он, кроме всего прочего, открыл для себя с некоторым простодушием и как бы отказываясь от своего прошлого, что самый кратчайший путь к осознанию и пониманию самого себя, а также к простому человеческому счастью лежит через супружество. «Любовные бури наконец миновали. Мне больше нечего было опасаться их бешеной ярости, каждое утро я видел, как рядом со мной просыпалась моя жена, я видел ее милое привлекательное личико, и мне не нужно было думать, через какую бы дверь мне исчезнуть». Из этой исповеди мы вдруг узнаем, что те волнующие периоды неистовства любовных страстей, когда душа и тело в восторге поют триумфальную песнь, протекали не без осложнений, не без страха, не без тревог.

Приняв решение отныне делать ставку на постоянство и прочность своих чувств, Лопе обратился и к отцовской любви, естественным образом проистекавшей из связей, возникавших в семье. В счастливом семейном убежище на улице Французов в уме Лопе, убаюканном супружескими объятиями и нежными детскими ласками маленького Карлоса Феликса, которому тогда как раз исполнилось пять лет, сформировался образ идеальной жизни. Он описывает его в послании, адресованном своему другу Матиасу де Поррасу, которое мы здесь приводим в вольном прозаическом переводе: «Мой маленький Карлос с его щечками, в цвете коих белизна сочеталась с мягким румянцем, похожим на лепестки розы, очаровал мою душу своим детским лепетом. Все для меня превращалось в свет зари и в блеск солнечных лучей, когда я видел, как он резвился на лужайке, как ягненок. Каждое слово, слетавшее с этого еще не очень умелого язычка, было для нас непреложной истиной, и мы оспаривали друг у друга право поцеловать уста, произнесшие это слово. После стольких темных ночей эти прекрасные, нежные утренние часы заставляли меня сожалеть о заблуждениях и грехах моей жизни […]. Когда я бывал погружен в работу, это он по вечерам приходил ко мне, брал меня за руку и, порождая уверенность в моей душе, вел меня к столу и усаживал рядом со своей матерью». Какая трогательная сцена! Волнующее сообщество двух заговорщиков, отца и сына, ищущих любви и нежности и в этих поисках достигавших успеха, ибо им удавалось создать горячо любящее трио, в котором донья Хуана наконец обретала свое место. Словно для того, чтобы окончательно завершить создание этого вновь обретенного единства, природа вносила в этот процесс свою лепту и заставила уверовать в гармонию мира. Лопе, произнося про себя пылкую, страстную речь, говорил сам себе: «Конечно же, какая же это глупость, какая ужасная ошибка, сеять свое семя на землях другого… Женщины таковы, какими их делают мужчины». Благородное высказывание человека, по крайней мере в своем творчестве всегда боровшегося за женщин, именно потому что он хорошо их знал.

Глубины писательского труда

Зачарованный задушевной атмосферой семьи и ее сосредоточением вокруг притягательного образа ребенка, Лопе взял на себя труд сочинить проникнутое глубокой верой произведение во славу младенца Иисуса.

Мы имеем в виду «Вифлеемских пастухов», религиозную пастораль, в которой на фоне утонченных рассуждений, роднящих ее с научным трактатом, развивается и действие с участием библейских пастухов, Лопе посвятил это произведение своему сыну Карлильосу: «Эта проза и эти стихи, посвященные прославлению младенца Иисуса, подходят вам в силу вашего возраста. Если Господу будет угодно даровать вам долгие годы жизни, как я того горячо желаю, вы однажды будете иметь возможность прочесть историю про жизнь пастухов в счастливой Аркадии, написанную классическим автором, и сравнить ее с этим произведением, в котором увидите счастливое воплощение моих размышлений и трезвости моего ума. Начинайте изучать историю жизни Иисуса и учитесь жить по-христиански, читая о его детстве. Он научит вас, как вам следует жить. Да хранит вас Господь!» Это произведение преисполнено радости, ликования и надежд на будущее, а образ ребенка выписан Лопе с бесконечной нежностью и несравненным поэтическим мастерством. В этом произведении прекрасные эклоги, написанные в чисто буколической традиции, правда, отличающиеся удивительными созвучиями, ибо несут ударения на последних слогах, что авторам Античности было не свойственно, соседствуют с настоящими жемчужинами, коими являются так называемые «вильянсикос», то есть рождественские песни на религиозные темы. Эти короткие стихотворения, положенные на определенные мелодии, исполнялись на Рождество перед фигуркой младенца Иисуса, которую каждая семья клала в рождественские ясли (надо сказать, что в Испании такие фигурки и ясли часто были творениями известных скульпторов). Лопе в совершенстве владел этим популярным жанром народной поэзии и на протяжении всей своей жизни накануне Рождества «служил своим пером» церквям и монастырям, дорогим его сердцу, таким, к примеру, как монастырь Святой Троицы, принадлежавший ордену босых кармелитов. Лопе, редко «оборачивавшийся назад», то есть редко вспоминавший свои произведения, «Вифлеемских пастухов» любил и постарался быстрее издать, ибо, как он говорил, «это самое удачное из проявлений нашего неведения, это особый плод моего благочестия и моей веры. Хотя речь там идет о вещах и явлениях священных, все же человеческая история там представлена столь обильно, что это произведение будет хорошо воспринято всеми».