Свет плыл где-то под самым потолком, сходясь и расходясь кругами. Все нейроны были будто перемолоты и торопливой рукой снова затолканы в череп, и теперь жижа из мыслящей субстанции вяло вытекала через глазницы и уши.

Вдоль хребта спускался настойчиво бьющий пульс. Руки, ноги – все казалось даже не отдельным, а разломанным на куски, разобранным и перепутанным, как у старого киборга, который сестры решили разобрать и собрать как попало, чтобы посмеяться над мучениями покалеченного агрегата.

Сестры.

Девочки.

Самые лучшие. Урожденные Матери, призванные вести за собой народ – и властвовать над такими, как он.

Над мальчиками.

Он, мальчик, вспомнил лицо лучшей из лучших – растерянное, с глазами, превратившимися в черные испуганные кляксы. Она насмехалась и говорила, что ему никогда не сравняться с Матерями. Что он негодный. Но теперь и она испугалась.

«Что ты сделал? Бежим, спасайтесь!» – Мальчик еще слышал ее голос, а потом по голове словно ударил красный молот.

Он потерял себя. Потерял сознание и понимание, потерял даже униженность рожденного будущим мужчиной. От него осталось только движение, реагирующее на движение.

Девочек, сестер, а то и самого главного героя страшных событий спасла старая Матерь, майор из охраны – бывалая, битая сединой. Удар в основание черепа – и мальчик, превратившийся в смертельный вихрь, все же упал.

И теперь он лежал на спине, опутанный кандалами и трубками, постепенно осознавая себя.

Первым пришел ужас: а если он убил и ее? Смелую девочку с ошеломительно-черными глазами… лучшую из лучших… а ведь он только хотел доказать, что и он на что-то годится…

Старый медик в желтом, мужчина, служащий Матерям, замер и отошел, не разгибая спины, увидев стремительно приближающуюся черную тень.

– Госпожа Мастер Войны…

– Больше нет, – криво усмехнулась она, укладывая мечи на больничную койку. Длинная черная сигара нещадно коптила в углу ее идеально очерченного рта, слегка заштрихованного возрастом.

Горячая ладонь легла на лоб мальчика.

– Сколько ты выпил крови?

Он сказал. Он выпил меру. Залпом, чтобы девочки, и особенно та, лучшая из лучших, не считали его больше пустым местом.

Праматерь осмотрела капельницу, кандалы, поправила. Погладила его по скуле.

– Мальчик…

Касаться его было нельзя. Никто не касался, и даже на лице медика проступало странное выражение, при виде которого хотелось рыдать и драться – удивительная смесь гадливости, страха и восхищения. Но она сама была такова же, прекрасная и грозная женщина, его Праматерь. Совершенная. Проклятая.

Она знала, что будет, если потомок Черных Линий вкусит животные ДНК, чужие аминокислоты, не прошедшие сложные процессы переработки и сублимации. Для них существовал специальный синтетический корм – для великой женщины, чья статуя грозила мечом небесам над одной из великолепнейших площадей Гертая, и ее негодного внука с белыми глазами.

Когтистая рука внезапно стиснула его шею, и мальчик понял, что смерть, помноженная на смерть, иного дать не может.

– Ты. Выпил. Меру. Крови, – медленно выговорила она, глядя, как дрожат его губы и закатываются глаза. – Твоя матерь воюет с врагом у звезд, а ты выпил меру крови.

Он по-прежнему не чувствовал боли. Он никогда ее не чувствовал. Просто не стало воздуха, и даже пульсация покинула плоть. Умирать оказалось не страшно, тем более от родной руки великой Праматери, доселе сжигавшей неугодные Империи звезды…

Незаслуженная честь для того, кто завершил древний славный род.

– Почему?

Воздух неожиданно вернулся. Ее белые глаза сияли над ним, как беспощадные квазары. Дымок сигары вился над точеным плечом.

– Сестры сказали… я не смогу. Сестры сказали, я выродок от Черных Линий. Я хуже их. Я… закончил род… и не гожусь даже… даже на то, чтобы зачать дочь…

Сильная рука снова сжалась на его горле.

– Ты хочешь умереть?

Он покорно закрыл глаза.

Он хотел, да.

Праматерь резко наклонилась к нему так, что губы почти коснулись уха, и заговорила – ровно, жестко, как привыкла говорить великая воительница.

– Ты умрешь, мальчик. Когда-нибудь потом, с честью, в бою. А сейчас поднимешь свое никчемное тело – и попытаешься стать лучше сестер. Лучше женщины. Мужчина не может этого… но ты – должен. И сделаешь, клянусь памятью праматерей!

Она отпустила его и встала – прямая, опасная. Безупречная. Великая Праматерь, осененная крыльями чернейшей одежды.

Сощурила глаза.

– А девочку ту забудь. Лучшую из лучших. Девочка станет королевой, королева есть империя, а империя не выбирает никого. Тем более такого, как ты, мальчик от Черных Линий.

– Она жива… я не помню… я убивал…

– Забудь.

Он сжался, сощурил глаза и, сам поражаясь своей дерзости, выпалил:

– Я стану Мастером Войны! Как Матерь и как ты! И буду подле той девочки, когда она станет королевой! Я буду… лучшим! Годным!

Женщина медленно опоясалась мечами, расправила идеальные складки темных одежд. Едва заметно улыбнулась чему-то своему.

– Бесполезное создание…

Мальчик всхлипнул – а дракон открыл глаза.

Свет плыл где-то под самым потолком, сходясь и расходясь кругами. Все нейроны были будто перемолоты и торопливой рукой снова затолканы в череп, и теперь жижа из мыслящей субстанции вяло вытекала через глазницы и уши.

Вдоль хребта спускался настойчиво бьющий пульс. Руки, ноги – все казалось даже не отдельным, а разломанным на куски, разобранным и перепутанным, как у старого киборга, который сестры решили разобрать и собрать как попало, чтобы посмеяться над мучениями покалеченного агрегата.

И когтистые лапы.

И крылья.

И боль.

Теперь у него была боль.

Мастер Войны поднял голову, скрипя многорядными зубами. В этот раз боли оказалось даже больше; к неожиданному проклятью оказалось невозможно привыкнуть, оно было все время разное и каждый раз застигало врасплох. Как они живут с этим, нелепые и странные существа?

Как будет теперь жить он сам?

Он с усилием поднялся на лапы и не сдержал крика: на заново переломанное крыло было страшно смотреть. Кругом были разметанные по углам монеты, слитки, толстый слой золота, густо залитого кровью. Чьей кровью? Горячее, багряное текло из поломанного крыла – и застывало горстями алых камней.

– Ч-чщервень…

Тишина.

Дракон медленно подошел к поилке, ткнулся мордой – и тотчас отшатнулся, приметив на крае каменной чаши засохшие бурые кляксы.