Так она и жила до поры до времени. Однажды утром, похожим на все прочие, Сэй купалась в горном ручье. Вода приятно холодила кожу. Промывая волосы, Сей вдруг почувствовала острую, резкую боль в шее, а руки и ноги тут же начали неметь.

Сэй много раз кусали насекомые, но оса именно этого вида ужалила ее впервые и, к несчастью, случилась сильная аллергическая реакция.

Горло сжалось, члены не слушались, девушка не могла даже двинуться. Ручей подхватил ее парализованное тело, потащил и ударил о камень. Там она и пролежала два часа подряд, и ледяной холод проник в каждую клеточку тела.

В конце концов другая ama-san обнаружила Сэй и вытащила из воды, Глазные яблоки не двигались, от холодной воды пульса почти не было. Созвали других ama-san, но никто не смог обнаружить признаков жизни и, несмотря на обет молчания, в то утро неподвижный горный воздух огласился дружным плачем.

Сэй была полностью парализована, хотя все видела ровно до того момента, пока ей осторожно не прикрыли веки, сочтя мертвой. Даже когда немного согрелась, она все равно оставалась обездвижена ядом. Три дня над ней молчаливо молились все ama-san. Сообщили о случившемся Якичи, и он приехал на похороны дочери, что пожертвовала своей жизнью ради него.

Даймё тоже явился, подозревая обман. Прослышав, что Сэй будут хоронить, он заподозрил неладное — ведь всем известно, что буддистов принято кремировать, чтобы пламя очистило душу. Если плоть сохранится, душа затоскует по земному бытию и будет беспокоиться на небесах. Однако Сэй лично и письменно заранее просила, чтоб ее похоронили, ей хотелось навечно остаться частью земли, которую возделывает любимый.

Якичи привез с собой Хейсаку, но представил его как нового ученика-стеклодува. Такая ложь была необходима из-за страха перед даймё. Кто знает, что бы тот сотворил, если бы выяснил: Хейсаку и есть юнец, укравший у него внимание Сэй?

Даймё сам закрыл крышку гроба, но сначала убедился, что Сэй действительно внутри. Она не могла шевельнуться и так и лежала, слушая ужасный голос:

— Да, я удовлетворен. Она и впрямь мертва.

Сэй была рада, что веки ее закрыты, ведь так ужасно было бы напоследок увидеть лицо презренного феодала.

Послышалось трение веревки о дерево: гроб опустили в яму. Якичи первым кинул горсть земли на могилу, затем Хейсаку. И все это время Сэй слышала удары земляных комьев о крышку гроба.

А потом случилось чудо. Яд в крови стал разжижаться, тело немного расслабилось. Она смогла открыть глаза, однако увидела лишь темноту. Уже можно было чуть шевельнуть пальцами, но руки и ноги не слушались и Сэй не могла бы стукнуть о крышку гроба. Крик же ее был бы услышан. Сэй ощутила, как голос возвращается в связки, испытала прилив радости: она не умрет! Нужно просто крикнуть…

И тут Сэй вспомнила свой обет. Она станет женой даймё, если хоть одним словом попробует спасти себя. Вспомнила и о том, что отца ее казнят и Хейсаку тоже. Даймё стоит рядом с ними, его не проведешь, он самолично слышал бы, как девушка нарушила обет. Да и то обстоятельство, что Хейсаку побывал в храме, уже не скрыть…

И тогда Сэй сжала губы и позволила похоронить себя заживо. Она прислушивалась, как в могилу сыплется земля, а звуки делались все дальше и глуше. Когда они совсем смолкли, Сэй поняла, что яму засыпали, что она заперта под землей.

А наверху Якичи и Хейсаку оплакивали несправедливую судьбу Сэй. Она столько отдала, чтобы защитить своих любимых, и вот какую награду получила. Что же до даймё, он ничуть не переживал о похороненной на его глазах женщине; только радовался, что не остался в этот раз в дураках.

Поскольку даймё еще никогда не бывал в храмах и вряд ли собирался менять свои привычки, он решил перед возвращением во дворец изучить окрестности. Монахини-аmа-san пытались увести его подальше от мастерской Сэй, но безуспешно. Он ворвался в мастерскую и с изумлением увидел стеклянного двойника нового подмастерья Якичи на незаконченном поле лилий! Даймё был неглуп и сразу понял, что это изображение крестьянина, столь любимого Сэй, а еще догадался, что юнец, притворившийся подмастерьем, и есть великая любовь дерзкой девчонки.

Сквозь храмовые окна лился свет и озарял статую. Самой своей красотой, каждой деталью, сделанной с такой любовью и вниманием, она как будто насмехалась над даймё.

Феодал взял прут с верстака и поклялся, что сначала разрушит статую, а потом уничтожит живого мальчишку. Даймё бросился вперед, размахивая, словно косой, своей железкой и скашивая лилии вокруг статуи. Он был силен, одним ударом разбивал стеклянные цветы десятками.

Повсюду брызнули стеклянные листки и лепестки, их разнесла по мастерской гигантская звуковая волна. Все слова о любви, что Сэй нашептывала в свои лилии, вдруг разом вырвались на волю и рванули с такой силой, что стеклянные осколки разметало словно ураганом. Они изрезали даймё на кусочки, искромсали до неузнаваемости. Звук ударил, оглушил негодяя, заставил волосы его поседеть в один миг.

Волна звука вырвалась из мастерской и промчалась в небе над всей Японией. Люди в каждом уголке страны услышали его, а позже говорили, что никогда их ушей не касалось ничего прекраснее. То звучала чистая любовь.

Даймё выжил, но сделался скрюченным хромоножкой. Он был весь покрыт шрамами, его разрушила собственная злоба и зависть. Он больше не мог никому угрожать и никогда даже не пытался навредить Хейсаку или Якичи.

А сами Хейсаку и Якичи погрузили стеклянную статую на тележку и отвезли в деревню. Хейсаку переехал в дом к старику и стал ему вместо никогда не существовавшего сына, и они крепко подружились. В конце концов, их связывала любовь к одной и той же женщине.

До конца их дней стеклянная статуя высилась в центре дома. Хейсаку странно было каждый день смотреть на свое подобие, но стояла фигура здесь не напрасно.

Если горе утраты делалось невыносимым, Хейсаку или Якичи отламывали маленький кусочек статуи — кончик пальца, край одежды, лепестки уцелевших лилий…

«Aishiteru, aishiteru, aishiteru». Из каждого разбитого кусочка им звучал голос Сэй, и от шепота этого было не так больно.

Страстная пятница. Ответ был очевиден, но Марианн Энгел устроила целый спектакль из простого вопроса, какой сегодня день.

— Страстная пятница, — сообщил я.

— Иди за мной.

Мы уселись в ее машину, и только полчаса спустя я понял, куда же мы направляемся: к холмам, в которых я перевернулся на машине. Мы прибыли; ничто не напоминало об аварии. Деревья больше не казались темной засадой, укрывшей отряд наемников, посланных по моему следу. Деревянные столбики заменили, перетянули новым проволочным ограждением, и новые участки под воздействием дождя и ветра уже нельзя было отличить от старых. Не было ни следов от шин, ни взрытой земли — обычный поворот. Я спросил, откуда ей известно точное место, но Марианн Энгел лишь улыбнулась и выпустила с заднего сиденья Бугацу. Собака восторженно запрыгала так близко от края, что ее пришлось урезонивать.