«Ну как не расщедриться на су за такую прекрасную песню!», – подумал Денис Васильевич и невольно рассмеялся. Внезапно к Давыдову подошел молодцеватый юнкер Конкин:

– Здравия желаю, Денис Васильевич! Сказывают, вас с генеральскими эполетами поздравить можно?

– Да, Петр, поздравь. Удостоился-таки этой высокой чести после сражения под Бриенном и битве при Ла-Ротьере. Служу у Блюхера. Командую родным Ахтырским гусарским полком.

– Однако ж Париж у наших ног! Кампания кончена! – заметил с радостью юнкер. – И мы вскорости возвращаемся с победой домой!

– Кончилось, батенька, кончилось, слава Богу! – усмехнулся генерал. – Финита ля комедия! На Родину пора. Душа исстрадалась! А там – кто знает! – может, и умирать придется в постели. Сие для нашего брата, гусара, сам ведаешь, последнее дело! И он тихонько пропел:

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарский,

С вами век мне золотой!

– Да гусары, казаки! Душа горит! – воскликнул пылкий юнкер. – Иду я как-то вечор Елисейскими полями. Гляжу – под деревьями костры бивачные. А на кострах тех в котлах гречневая каша варится. Баранина жарится. Запах такой! Аж голова кругом идет! Гусары да казаки вкруг костров лежат, табак курят... Песню затянули про степь широкую да про буланого коня... И я будто снова очутился в родной матушке-России...

Мимо, чеканя шаг, прошел стройный драгунский офицер. Остановился и отдал честь генералу.

– Васильев? – окликнул его Давыдов. – Здравия желаю! Что нового?

– Признаться, Денис Васильевич, одна новость имеется. Слыхали про драгуна?

– А что такое?

– Отличились нынче поутру! Полковой командир наш, полковник Арсентьев, сами знаете, страх как гордится своими орлами. Вот и захотелось ему похвастать перед французами. Вчера отдал приказ: «Быть нынче к семи утра на смотре!» И вот ровно в семь полк строится. Эскадрон за эскадроном! А пред каждым одни только вахмистры да юнкера...

– А офицеры-орлы куда подевались?

– В том-то и беда. Офицеры, кроме дежурных, с вечера разбрелись по городу. Кто куда... Словом, загуляли. До утра мало кто из них на квартиры вернулся...

– То-то, я думаю, Арсентьев разгневался! Небось приказ отдал: «Всех провинившихся – на гауптвахту!» – рассмеялся Давыдов.

– В самую точку попали, Денис Васильевич.

– Уж кто-кто, а я-то норов Арсентьева знаю! Горяч, да отходчив. Вскорости сменит гнев на милость. Не немецкий барон! Сам ведь был молодым. А тут орлы-победители! Молодо-зелено, по Парижу драгунам погулять велено! – скаламбурил Давыдов. – Авось не малые дети – не заплутают! – при этих словах он похлопал Конкина по плечу. – Этакий молодец! Любо-дорого поглядеть!

Давыдов попрощался с офицером и юнкером и зашагал по бульвару далее... Вначале он не обратил внимания на стайку увязавшихся за ним любопытных мальчишек, которые вовсе не подозревали, что русский офицер понимает по-французски, и разбирали его, что называется, по косточкам.

– Денис Васильевич! Здравствуйте! – окликнул его вышедший из боковой аллеи невысокий, седой человек с брюшком.

Давыдов обернулся, крепко пожал руку седовласому Боду и тут же вскрикнул от удивления:

– Ба! Золотой Викентий! Ты ли это? В гражданском платье тебя сразу и не признаешь! Экий парижский франт! А куда девал чекмень? – генерал укоризненно покачал головой. – Где казацкая сабля?

– В шкаф спрятал...

– И правильно сделал, – Давыдов широко улыбнулся. – Война закончилась! Зачем нынче барабанщику военная форма?! К чему оружие!

– Не скучаете в Париже? – любезно поинтересовался седовласый Бод.

– Признаться, нет, – по-французски ответил Давыдов. – Да разве здесь можно соскучиться? Меня повсюду сопровождала эта шумная, озорная компания, – и Денис Васильевич повернулся к бойким столичным сорванцам. – Вот полюбуйтесь-ка сами!

Ребятишки, похожие на желторотых взъерошенных воробьев, недавно выпорхнувших из гнезда, услышав родную речь, обомлели и бросились врассыпную. А Давыдов удивился:

– Довольно странно. Парижане не могут привыкнуть к тому, что многие наши офицеры понимают их не хуже, чем соотечественники. Спасибо мсье Фремону.

– Это тоже кто-то из... ваших? Из московских? – поинтересовался Бод.

– Нет уж. Вот он-то как раз из ваших... настоящий француз. Шарль Фремон обучал нас с братом в детстве французскому языку, танцам и изысканным светским манерам. Правда, мы над ним иногда немного того... подшучивали, но учил он нас довольно усердно. Печальная весть недавно пришла из дома – скончался, сердешный. Ну а теперь скажите, – обратился Давыдов к Боду, – чем я могу быть вам полезен?

– Я с вами, уважаемый господин генерал, давно мечтал поговорить по сердцу, по душам... Вы мой... как это по-русски правильно говорить? – благожелатель, то есть благодетель. Вы сделали для меня самое, самое дорогое, – вы выручили, спасли, вновь подарили мне жизнь сына! У меня к вам прошение, большая просьба, – проговорил лукаво и просительно склонив голову, старый Бод.

– Пожалуйста, я к вашим услугам.

– Не откажите в любезности, аттестуйте, пожалуйста, Викентия по заслугам. Ведь он так предан вам, так привязался к вашим великодушным и храбрым воинам-казакам...

– С превеликой радостью, – Давыдов присел на скамейку, вынул из кармана лист бумаги и набросал на скорую руку карандашом несколько добрых слов: – Вот тебе, милый Викентий, держи аттестат о достойном твоем поведении на всем протяжении нашего тяжкого похода.

– Спасибо, Денис Васильевич! Ну вот, папа, все в полном порядке!

Старый Бод взял из рук сына листок, поднес его близко к подслеповатым глазам, со вниманием прочел аттестацию Викентия и горестно вздохнул:

– Нет, любезный господин генерал, здесь вовсе не то, что нам надобно. Вы мне спасли жизнь Викентия, а теперь будьте столь милостивы и довершите ваше благодеяние...

– Какое еще благодеяние? – растерялся Давыдов.

– Дайте моему сыну аттестацию в том, что он находился при вас всю кампанию и поражал неприятеля.

– Позвольте, любезнейший? – еще более изумился Денис Васильевич. – Но неприятели были... ваши соотечественники?

– Нужды нет, – возразил на это Бод.

– Как нужды нет? – Давыдов грозно нахмурил брови. – Через эту бумагу вы погубите сына. Его могут расстрелять... Впрочем, вы это понимаете не хуже меня.

– Не извольте гневаться, господин генерал. Не расстреляют. Ныне иные времена, – стараясь казаться спокойным, пояснил Бод. – По аттестации вашей сын мой Викентий загладит невольное служение свое, можно говорить, варвару, хищнику престола Бонапарту. Да еще получит награждение за ратоборство против людей, служивших в армии дерзкого, незаконного монарха.