Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Низко кланяюсь Евдокии Ивановне и желаю ей скорее полностью завладеть мужем, чтобы не ходил в Академию!
Твой друг Воля.
15. IV.55.
Дорогой мой Витя!
Я за Тебя в большой тревоге. Все ли у Тебя благополучно? Напиши мне, пожалуйста. В последний раз Ты дышал плохо. Я боюсь зайти к Тебе, чтобы не прийти некстати. Напиши мне о своем состоянии. Можно ли заглянуть к Тебе запросто на полчасика? Если можешь, приходи ко мне, я соскучился об Тебе. Занят я бываю по средам вечером всегда, по четвергам и пятницам иногда. Одним словом, время и место нашего следующего свидания зависит от Тебя.
Держи свободным 1-е мая. В этот день мы будем ждать Тебя с Евдокией Ивановной. Мне исполнится 60 лет, а жене 50. Много? Теперь я более свободен, чем в I семестре, а Ты тем более. Хочется теперь видаться почаще.
Одним словом – с нетерпением жду Твоего письмеца.
Твой Воля.
(На конверте моя пометка: «Поехал к нему в тот же день»).
4 или 5 мая 1955 г.
Дорогой мой Витя!
Празднование моего юбилея состоится в пятницу (так!) шестого мая (так!) в семь часов вечера. Университетская набережная, И, Филологический факультет, 3-й этаж, аудитория № 30, она же кабинет русской литературы. Я на Твоем чествовании не был, но для меня была бы большая радость, если бы Ты был на моем.
Я написал бы раньше, но не знал часа. Вывесили только вчера.
Твой Воля.
Из дневника
7. V. 1955. Вчера в Лен. Гос. Университете, на филологическом факультете состоялось чествование Воли в связи с его 60-летием. Кабинет русской литературы (аудитория № 30) был полон, часть присутствующих даже стояла. Было до 12-ти выступлений, в том числе от Пушкинского Дома, от 1-го Института иностранных языков, от Инет, имени Герцена, много выступлений от Университета…
Была оглашена часть из добрых двух десятков поступивших телеграмм, в том числе телеграмма от Жирмунского', от Адриановой-Перетц[157] [158], от Эйхенбаума[159] (товарища юности)…
В своем большом и умном ответном слове Воля говорил о том, чем был для него Университет. Вспомнил своих учителей, своих товарищей, часть которых стала видными учеными. Говорил, что в их кафедре работать легко и дышать легко. С теплотой говорил о том, насколько его поднимает общение со студентами и молодыми аспирантами. Сегодня я написал ему следующее письмо.
7 мая 1955 г.
Утро
Милый, дорогой мой Волюшка!
Пишу Тебе под свежим впечатлением вчерашнего Твоего чествования в связи с 60-летием.
Хорошее было чествование – теплое, простое, искреннее, лишенное всякой шумихи! Я сидел «в гуще» студенчества (а может быть, и молодых аспирантов) и мог в самой непосредственной близости наблюдать их отношение к Тебе – по выражениям лиц, по горячим, бурным аплодисментам. Справедливо говорили вчера, что Твой юбилей был праздником для собравшихся: я это испытал на самом себе в полной мере!
Но есть еще одна сторона во вчерашнем собрании: оно помогло мне глубже понять и оценить Твое значение как ученого в изучении народного поэтического творчества. Это собрание показало мне, как широко признан Ты в качестве одного из наших ведущих ученых-фольклористов. И особенно волнующе прозвучали голоса студентов и бывших Твоих учеников, благодаривших Тебя за то, что Ты научил их видеть красоту народных сказок и былин и любить народное творчество.
Да, мой друг, я думаю, что для того, чтобы сделать что-нибудь значительное в изучении фольклора, нужно было обладать Твоими качествами: нужно было любить народ, глубоко – всем сердцем и сознанием – постигать эстетическое и этическое значение его творчества, чувствовать высоту этого творчества, если хочешь, – даже преклоняться перед ним в какой-то мере. Это значит, что нужно было быть не только человеком мысли, но и человеком большой живой души, чуткой ко всему прекрасному и высокому. Уж позволь мне один раз быть откровенным в своих высказываниях!
Мне кажется бесспорным, что Ты нашел настоящее дело своей жизни в изучении фольклора. И фольклор нашел в Тебе своего талантливого исследователя. А мы все от этого много выиграли!
Дорогой мой! Я непременно, непременно хочу иметь Твою книгу, как только она выйдет из печати, и очень бы хотелось – прямо из Твоих рук и с Твоею надписью. Она явится одной из самых моих больших семейных ценностей.
И еще два слова. Вчера, когда Тебе стали подносить одну за другой корзины цветов, то их сначала попытались ставить на стол перед Тобой. Но этим Ты был загорожен от собравшихся, и цветы перенесли к стене. Получилось, что мы видели Тебя на фоне цветов. И у меня там же родилась мысль написать Твой портрет в той одежде, в которой Ты был вчера, и на фоне поднесенных Тебе цветов, т. е. так, как Ты запечатлелся вчера в моей памяти. Это будет попыткой создать воспоминание о Твоем юбилее – и это будет поэтическим портретом. И, разумеется, этот портрет был бы уже для Тебя!
Я думаю, что при всей весьма вероятной его слабости он будет для Тебя приятен, как память обо мне: ведь никто, кроме меня, из присутствовавших вчера на Твоем юбилее, этого сделать не может и не сделает![160]
Крепко Тебя обнимаю, мой старый, мой дорогой Друг!
Все мои лучшие пожелания с Тобою!
Твой всегда Виктор.
11. VІ.55.
Дорогой мой Витя!
Теперь могу Тебе окончательно сказать, что в. Новгород ехать нам не придется[161]. Когда после спада воды пошли в дом матери нашей предполагаемой хозяйки, то оказалось, что он сильно пострадал и жить в нем пока нельзя. Все мокрое, набухло и не закрывается и пр. Требуется длительная просушка, а затем ремонт. Это очень жаль, т. к. я сейчас устал и был бы в настроении ехать и освежиться.
Надеюсь на той неделе (скорее всего что в среду) забежать к Тебе.
Моя книга поступила на склад и скоро выйдет. М<ожет> б<ыть> на той неделе.
До скорого свидания! „
Твои Воля.
Из здравницы «Репино»
1. VII.55.
Дорогой мой Витя!
Я, конечно, очень перед Тобой виноват, что оставил Тебя без известий, не заходил <…>. Дело в том, что я со дня на