– Я был на месте пожара, там практически ничего не осталось. Если, конечно, в квартире нет каких-то тайников, до которых ни воры, ни наши парни не добрались. Но за список спасибо, он здорово поможет в розыске… Значит, ты считаешь, Юра, что ни один из указанных в твоем перечне предметов не может оказаться, к примеру, в Копенгагене?

– Ну так я бы вопрос не ставил. Дело это рассматривалось в суде все-таки давно. Логично поинтересоваться на работе у Красницкой, может быть, были какие-то телефонные угрозы. Или звонили из-за границы. Посмотреть по оплате телефонного номера, не вела ли и она каких-то разговоров, да хоть с тем же Копенгагеном. Тут может оказаться много полезных мелочей.

– Да-а, – восхитился Турецкий, – все-таки нашу заквасочку никуда не денешь. Сидит в тебе, Юра, «следак», ох как крепко сидит!

– Теперь уже – сидел, – возразил Гордеев. – Словом, документы, связанные с этим гражданским делом, к твоим услугам, Александр Борисович, и я сам, если понадоблюсь, готов – по старой памяти. Но не ради этих, – он ткнул указательным пальцем в ту сторону, где размещались кабинеты Генерального прокурора и его заместителей, – а исключительно по старой дружбе. Так можешь и говорить. Привет горячий!

Турецкий почему-то был согласен с Гордеевым, что отпрыск Генриха Красницкого не станет лишать жизни вдову, да еще таким варварским способом. Тем более что он склонен был считать смерть Красницкой одним из звеньев некоей трагической и криминальной цепи. Интуиция подсказывала. А к ней старший следователь по особо важным делам подчас прислушивался. Ведь сказано же, что интуиция – не что иное, как способность непосредственного постижения истины. А если еще проще, без всяких философских изысков, то это означает «пристально смотреть».

С такими мыслями Турецкий и приблизился к до сих пор величественному комплексу зданий в центре столицы, символизирующему высшую степень постижения знаний.

Естественно, собираясь посетить этот светоч мирового разума, в котором был в последний раз, если не изменяет память, более полутора десятков лет назад, когда учился на юрфаке МГУ, а с тех пор все дела мешали, Александр Борисович, верный своей привычке, навел справки о тех, с кем придется иметь дело. Ну, директор Зверев – само собой. Отставной генерал из ЗГВ. Характеристика сама по себе что надо! Заместитель директора по кадрам – бывший полковник из Девятого управления. Фрукт наверняка тот еще. Приходилось иметь дела с подобными «товарищами»: максимум гонора и самомнения.

Но из собственного опыта Турецкий знал, что наиболее информированная публика – это узкие специалисты, отвечающие исключительно за свою сферу действия. Они туго знают специфику, а все остальное воспринимают в качестве сплетен. Вот на стыке того и другого и следует искать пищу для «пристального рассмотрения».

Когда Звереву доложили о приходе «важняка» из Генеральной прокуратуры, он несколько растерялся. Предыдущая информация, полученная от кадровика, о том, что положением дел в библиотеке якобы начинает интересоваться прокуратура, его не особенно волновала. Во-первых, все, что произошло, случилось за стенами учреждения. А современная Москва по уровню преступности давно уже перешагнула все мыслимые рамки, так что было бы смешно искать убийц в каких-нибудь тайных подземельях библиотеки с мировым именем. А во-вторых, лично он, генерал-майор в отставке, считал попросту абсурдным любое подозрение в этом плане в свой адрес. Ибо не он отдавал какие-либо приказы убивать тех, кто с ним не согласен, этак ведь можно и доброй половины сотрудников лишиться! Бред какой-то! А помимо прочего, Марк Михайлович, выплеснув злость, касающуюся, вероятно, не столько фактов гибели некоторых сотрудников, сколько их широкой огласки, перезвонив позже, заметил, что, кажется, по некоторым его данным, эти дела будут со временем прекращены в Генеральной прокуратуре, где они в настоящий момент находятся. И тем не менее вздрючка, которую он, Зверев, устроил своему заместителю по кадрам, была абсолютна справедливой и уместной: нечего чушь языком молоть и разводить плюрализм. От него уже и без того вся страна, понимаешь, лежит в развалинах. И нет средств на ее бурное возрождение, которое обязательно грядет, надо только помогать всеми силами. Хотя, если хорошо оглядеться, этих средств более чем достаточно. Но они лежат без движения, никем не востребованные, как мешки под задницей скупого рыцаря. Ничего! Не вечно длиться спячке! Мы еще разбудим державу, поднимем ее на прежний уровень! И выше! В этом был всерьез уверен отставной генерал Зверев.

Но если прав Костров, то чего здесь надо «важняку»? И Зверев принял уклончивое решение: он пригласил к себе в кабинет Сиротина и прибывшего… как его, Турецкого. Заявил им, что вынужден покинуть высокое собрание, поскольку его лично вызывают наверх – куда, указано не было, директор библиотеки просто ткнул привычно пальцем в потолок, – по причине чего он глубоко сожалеет… А заместитель в силах ответить на любой кадровый вопрос.

– Окажите следователю любезность, Алексей Андреич, – закончил Зверев и, вежливо кивнув Турецкому, покинул кабинет, не закрыв за собой дверь. Ни малейшего желания не испытывал он отчитываться о своих действиях. Были люди, которые могли спросить, вот пусть они и интересуются. Громко сообщив секретарше – чтоб слышали в кабинете, – что сегодня он уже вряд ли вернется, поскольку дела требуют его обязательного присутствия на вечернем заседании Государственной Думы, Анатолий Сергеевич важно удалился домой – отдыхать после трудов праведных. Обойдутся! Здоровья ни за какие деньги не купишь, а сердчишко что-то стало в последнее время пошаливать. Значит, придется себя несколько ограничить в приеме спиртного, до которого генерал был всегда большим охотником…

Сиротин и Турецкий сидели друг напротив друга за приставным столиком в кабинете Зверева. Александр Борисович, честно говоря, уязвленный нарочитым демаршем директора, кратко изложил причины своего интереса, после чего наверняка Зверев, если бы он остался, понял бы, что ни о каком прекращении дела речь вообще не идет. На Сиротина же спокойствие директора просто не произвело бы никакого впечатления уже по одной той причине, что у отставного полковника имелись собственные источники, внушающие, кстати, больше доверия.

Не обладая слишком уж подробной информацией о Турецком, Сиротин все же имел о нем весьма общее представление и по манере ставить вопросы понял, что разговор может быть нелегким. И мысленно чертыхнулся по поводу директорской подставки. Но из двусмысленного положения следовало как-то выходить, то есть брать на себя определенные решения и так далее. Обстановка же в директорском кабинете не располагала. Он предложил перейти к себе в кабинет, где, как он выразился не без подтекста, можно говорить обо всем и без утайки. На что Турецкий понимающе усмехнулся и, разумеется, согласился.

Алина, повиливая аппетитными окорочками – в кои-то веки в кадрах появился более-менее мужчина ничего, – поставила две чашечки душистого кофе, сахарницу, вазочку с иностранным печеньем и выразительно посмотрела на Сиротина. Турецкий с огромным трудом попытался сдержать улыбку, настолько ясен был их молчаливый диалог. А когда инспекторша по кадрам, повинуясь жесту ладони Сиротина, медленно удалилась, оглянувшись возле двери, Александр просто опустил голову на раскрытую ладонь и уперся глазами в стол. Но, почувствовав настойчивый взгляд хозяина кабинета, поднял улыбающиеся глаза, показал Сиротину большой палец и, наклонившись к нему, негромко сказал: