– Чего? Что ты сказал, чадо? – К моему гневу примешиваются досада и брезгливость… Ну что же это такое сидит передо мной и почему я позволяю ему такие дерзости?! Ох, совсем я раскис с этой поясницей, и, видно, недолго мне осталось… Господи, позволь умереть прежде, чем увижу, как преступают через меня, лежащего!

– Это цитата, Владыко, – говорит Глеб с тем же глухим упорством. – Цитата из одного древнего богослова. Его нет в вашей книжечке…

Глеб наконец поднимает с пола свой клобук, кладет себе на колени.

Пора заканчивать разговор… Но как же горько, как горько!..

– Да ты хоть знаешь, чадо мое, что было альтернативой закрытию хосписов? – Я смотрю на Глеба в упор. – У нас мог появиться закон о детской эвтаназии. Да-да! Так! Такой же страшный антихристов закон, какие уже приняты во многих странах. Как думаешь – многие родители выдержали бы искушение избавить своих детей от бессмысленных мучений? От бессмысленных – так ведь им вдалбливают… Эти моральные уроды в своем «цивилизованном мире» уже убивают детей сотнями! И родителям облегчение, и хосписы не нужны! Так? А тут как раз ты – с очень своевременной проповедью о том, что страдание не есть путь к спасению. И дело готово! Раз нет даже такой надежды – чего еще ждать! Раз Господь не защищает от мучений, не обещает воздаяние за них, значит, Он вообще ни при чем – вместе с Его назиданиями вроде «не убий»! И нечего на Него оглядываться. А что – разве не так? Разве ты не лезешь поперек всех, чтобы своими кривыми, глупыми руками разрушить упование на Божий Промысл – на это утешение в скорбях, на эту основу долготерпения, на этот барьер перед смертным грехом – убийством «из милосердия»! Эх, чадо!.. Как мыслил ты на уровне дворника, так и не поднялся выше. Лопату тебе – и снег разгребать… Не провожай меня. Только встать помоги… Нет, погоди. Скажу тебе напоследок, ведь говорить мы с тобой больше не будем… Разрушая связь между страданием и спасением, ты разрушаешь связь между человеком и Христом. Так-то, чадо. Знай, на что ты замахиваешься. И помни, кому тем служишь…

Уже у самого выхода Артемий подводит ко мне высокого рыжеволосого мужчину в белом халате и при галстуке. Мужчина прикладывается к моему обшлагу.

– Владыко, – говорит Артемий, – это старший анестезиолог Семен Савельевич Зорин, большой специалист по защите от боли. Благословите пригласить его к вам на беседу. Его опыт может быть очень полезен.

Зорин стоит передо мной ссутулившись, смотрит исподлобья. Он выше меня, пожалуй, на голову. Я киваю. Меня трогает желание Артемия помочь мне… Но как же он промахнулся с Глебом! Как подвел меня!..

Поддерживаемый Саввой и Ефремом, хромаю вниз по лестнице, все ступеньки – с правой ноги. Внизу, на широком крыльце, ждут провожающие. Дальше, за барьерами, толпятся журналисты – надо же, не разбежались.

– Владыко, что будет с арестованным вчера двойником Христа?..

– Владыко, какова позиция Церкви по поводу закрытия хосписов?..

И – тоненький голосок, кажется, так пищит девушка из «Православной газеты»:

– Владыко, как вы себя чувствуете?..

Не отвечаю никому.

Уже вытянувшись на заднем диване микроавтобуса, с горечью усмехаюсь:

– Как себя чувствую?.. Ну по сравнению с четверодневным Лазарем, наверное, все-таки неплохо.

В ту ночь он видел себя сидящим у моря – там, где становился все выше и круче берег Патмоса, а прибрежная полоса гальки сужалась и прижималась к подножиям белых граненых скал. Здесь близко друг к другу лежали два плоских камня – словно нарочно упавшие с обрыва и легшие так, чтобы сидеть на них лицом к лицу и беседовать. Здесь часто и подолгу говорили они с герондой Иоанном под негромкий шорох гальки, шевелящейся в сонном прибое. Но теперь камень, лежащий перед Кирионом, был пуст и искрился на солнце кристаллами соли. Эта пустота, и это одиночество, и блеск соли вызывали у Кириона неясную тоску – может быть, потому, что камень напоминал белую могильную плиту – без дат и имен, и оттого еще более тоскливую, потому что на ней можно было представить любое имя. В смутной тревоге Кирион не понимал, зачем он здесь и кого ждет. Ведь геронды Иоанна давно нет, и, значит, поговорить ему, Кириону, теперь не с кем и не от кого больше ждать тех ободряющих и направляющих слов, которыми всегда была полна речь геронды и по которым, как по ступеням, можно было подняться к простым и высоким истинам.

Оторвав взгляд от лежащего перед ним камня, Кирион увидел, что из-за выступающей в море ребристой скалы выходит человек. Кирион знал, что вода под этой скалой глубока, но человек шел так, будто воды там было едва-едва по щиколотку.

В первую минуту Кирион подумал, что это геронда Иоанн, одетый в льняной хитон и белое покрывало, которое он называл «талиф». Так он одевался в особые дни, когда в их общине устраивались агапы[24] и все надевали свое лучшее платье. Кирион вглядывался в геронду Иоанна и удивлялся – какой он стал молодой, как темны его волосы, как светла кожа, не тронутая загаром. И когда он еще приблизился, Кирион понял, что это вовсе не геронда, а кто-то другой.

Незнакомец дошел до того места, где под скалой начиналась полоса гальки, ступил на нее и, легко шагая, подошел к Кириону. Теперь Кирион удивлялся, как он мог принять за Иоанна этого человека? Черты его лица были другими – тонкими и удлиненными, в волнистых волосах не проступало седины, а глаза были карие, с золотым оттенком, похожие на полупрозрачный камень сардис, который море порой выбрасывало на берег, и он светился среди серой гальки как солнечный самородок.

– Мир тебе, – сказал незнакомец высоким, певучим голосом, и Кирион не смог понять, на каком языке он обратился к нему.

– И тебе мир, добрый человек, – осторожно ответил Кирион, но не понял, на каком языке он это произнес, и у него возникло странное чувство, будто незнакомца окружает некое облако, попав в которое все начинают говорить на его языке.

– Могу ли присесть рядом с тобой? – незнакомец указал на камень, где обычно сидел геронда Иоанн.

– Да, мой господин, – ответил Кирион.

Незнакомец бросил на гальку сандалии, которые нес в руке, сел на камень и какое-то время задумчиво смотрел вдаль – на тихое и гладкое море, играющее золотыми искрами. Молчание, как показалось Кириону, затянулось, и он произнес учтиво, стараясь не показывать удивления:

– Мой господин, там, под скалой, ты шел как будто прямо по морю. Никогда я такого не видел.

В ответ на это кареглазый незнакомец лишь чуть улыбнулся и, помолчав еще немного, сказал:

– Должно быть, я сейчас сижу на месте геронды Иоанна?

– Да, это так, – подтвердил Кирион. – Мы часто сидели с герондой здесь, смотрели на море и беседовали.