И, кажется, он говорил что-то еще, но я не стала слушать и прервала его, наверное, слишком резко: «Отец Глеб, давайте сейчас не будем… Может быть, когда-нибудь потом…»

«Потом? – переспросил он и вдруг улыбнулся, будто я сказала что-то хорошее. – Ладно, Ника. Потом так потом…»

И я была рада, что он не обиделся, и сразу стало легче.

Но в тот день нас ждало еще одно испытание. Через два квартала мы наткнулись на галерею, где как раз открывалась выставка русского художника Чуркина. А я про него знаю – про этого Чуркина. Девчонка, с которой мы оказались в одной камере, мне рассказывала. У него внешность Иисуса Христа. И на плакате у входа на выставку был он сам, его лицо. А отец Глеб сначала подумал, что это – его картина и что он, наверное, иконописец. Зашли на выставку. А там – всякая мура, поп-арт. Какие-то фигуры из колючей проволоки – не то ангелы, не то демоны. Железный шар на цепи, которым дома ломают, а на шаре выбито: «Божий дар». Голый манекен, застывший в каком-то диком танце, а за его спиной – бетонные плиты с надписями: «Не убивай, не кради, не сотвори кумира», – и называется все это «Давид»… Короче, всякая хрень с претензией на искусство… А посреди зала скульптура «Агнец» – мерзковатая овца, склеенная из пластиковых бутылок и облепленная белой овечьей шерстью, а шерсть вся измазана – то ли краской, то ли настоящей кровью… А потом и сам художник появился – действительно очень похожий на Христа и даже одетый во что-то подобное. И отец Глеб понял, что лицо с плаката – это он и есть, сам автор всей этой белиберды. И тогда отец Глеб сразу насупился, повернулся и вышел из галереи, сердито расталкивая публику. Я вышла за ним, нагнала его, заглянула в лицо, и лицо у него было злое, перекошенное – ох, никогда его таким не видела! И он процедил только одно слово: «Еросили́я!» Я подумала, это какое-то ругательство, и – каюсь, Ванечка, – улыбнулась про себя: вот пример того, как мало в нас на самом деле снисходительности и готовности прощать. Какой-то, прости Господи, несчастный выпендрежник мгновенно вывел из себя даже сверхтерпеливого отца Глеба, который, кажется, все понимает, всем сочувствует и даже готов простить человечеству все его несовершенство…

Но слово я запомнила и потом нашла в интернете. Оказывается, эта самая «еросилия» вовсе не ругательство, а просто «кощунство» по-гречески. И – странная вещь, Ваня, – с тех пор, когда вижу что-нибудь плохое, безвкусное, бессмысленное, мне сразу приходит в голову это слово – «еросилия»…

Ладно, Ванечка, совсем, совсем я тебя заболтала!.. Солнце клонится к закату, желтеет, и уже цепляется за ветви гефсиманских олив, и тянет их тени к Иерусалиму. Мне пора. Да и тебе, наверное, тоже. Но я все сижу здесь и думаю: а сама-то я вполне верю в наше бесконечное «потом» и в то, что, может быть, даже у нас с тобой еще что-нибудь когда-нибудь будет?.. Хочу, хочу верить, Ванечка!.. Эх, ладно, это уж – как пойдет.

Мне пора к Алеше. Хотя у него теперь и без меня нянек хватает, и за целый день никто мне не звонил, никто меня не искал. Ну значит, все у них хорошо, все в порядке…

Да! Еще расскажу тебе. Алеша здесь встретил своего ангела. Забавная и странная история… Мария почему-то очень хотела, чтобы они с Алешей побывали там, где родилась Богородица. Оказывается, это место тоже здесь, в Иерусалиме. И, их посадили в микроавтобус с темными стеклами, вывезли из дальних ворот подземной стоянки, еще покружили по улицам, убеждаясь, что нет за ними хвоста папарацци… Представляешь, какая жизнь теперь у Марии и Алеши!.. И привезли к какому-то ничем не примечательному дому в Старом городе. И вот под ним, оказывается, сохранился подвал, где жила семья Богородицы. И даже вроде бы известно место, где стояла ее колыбелька. А сам дом, представь себе, просто жилой. На первом этаже – маленькая церковка, а в подъезде ходят жильцы, тащат пакеты из супермаркета… И вот – Алеша мне рассказывал – они спустились в этот подвал, а потом помолились в церковке, а когда вышли на улицу, к подъезду подкатил грузовой мотороллер, а за рулем – парень, который развозит молоко. И когда он снял шлем, Алеша сразу понял, что это он – его ангел. А парень взял лоток с молочными бутылками и хотел нести в подъезд. Но, видимо, Алеша уставился на него так, что парень остановился, заулыбался и сказал Алеше что-то – наверно, на иврите, потому что ни Мария, ни Алеша его не поняли. И тогда парень взял из лотка бутылочку молока и дал Алеше. И понес лоток в подъезд. Алеша ни за что не хотел уходить оттуда, хотя сопровождающие их торопили – боялись, что прохожие узнают Марию. И тот парень через пару минут вышел, чтобы ехать дальше, развозить свое молоко… Слушай, Ваня, я бы, конечно, списала всю эту ангельскую тему на детские Алешины фантазии. Но Мария сняла Алешу с этим парнем на телефон. И вот я должна поверить своим глазам – это тот самый… то самое существо, изображениями которого изрисован Алешин блокнот, – некто большеглазый, светловолосый, со стрижкой под горшок… Алеша, вообще-то, неплохо рисует. В его блокноте есть портреты ангела крупным планом… Ну просто невероятное сходство!.. А еще я была поражена реакцией Марии. Она отнеслась к этой встрече почти без удивления, только улыбалась, обнимала взбудораженного Алешу и говорила: «Ну вот ты и встретил его…» Да! И еще бутылочка, которую он дал Алеше, – она очень, очень странная. На первый взгляд – обычная стеклянная бутылочка граммов на двести, с железной крышечкой. Но на ней нет ни торговой марки, ни штрихкода, ни срока годности. Вообще нет никаких надписей, ни одной буковки! А в бутылочке – молоко как молоко, на вид даже какое-то жидковатое… Алеша не знает, что с ней делать, с этой бутылочкой, видит в ней какую-то волшебную вещь, говорит, что это не просто молоко, а настоящая живая вода. Теперь это – его величайшая ценность.

Такая вот история, Ванечка… Мария, кстати, переслала мне это фото – Алешу с его ангелом. Хочешь глянуть?.. Вот… Куда тебе показать его? Не знаю. Давай, что ли, покажу этой горлице, которая все не улетает и не улетает от меня…