Софрон положил ультиматум перед Таранцом, встал, просверлил взглядом Адриана и с достоинством удалился.

— Ну что, Денис? — с подковыркой поинтересовался полковник. — А это тебе как? С военно-революционным комитетом не хочешь поторговаться? Короче, так. Идите, братцы, ночевать. Утро вечера мудренее. Может, надумаете чего.

Но тут дверь кабинета снова открылась.

— Товарищ полковник, — обратился явно взволнованный сержант. — В бараках буза. Требуют выдать им американца для разговора. Какие приказания будут?

Сквозь перекрещенные решетками окна видны были качающиеся огни факелов. С улицы доносился неровный гул толпы, временами перекрывающий командные выкрики полковника Таранца. Стоящий у стены Денис сосредоточенно рассматривал ногти и о чем-то размышлял. Потом выругался тихо, но злобно.

— Денис, — сказал сидящий на полу у окна Адриан. — Расскажи мне. Зачем меня сюда привезли?

Денис покосился на американца.

— Что значит привезли? Ты ж сюда сам хотел. Всю Россию-матушку пропахал, чтобы сюда попасть. Разве нет?

— Нет. То есть да. Но я не хотел так. Я хотел сам. А меня захватили в машине и били. Потом, уже здесь, тоже били. И потом. Тот старый человек. Я не понял, что он говорил. Но он мне не понравился. Он страшный. И вот эти люди за окном. Они тоже что-то от меня хотят. Я не понимаю, Денис.

Денис вздохнул:

— Чего тут понимать-то? Ты сюда заявился, чтобы свои бумажки забрать, так? Ты мне можешь не лепить, что да к чему, я и сам понимаю. Небось, не пальцем деланный. Ежели кто из Америки в Кандым за таким барахлом едет, так точно уж не зря. Значит, эти бумажки чего-то да стоят. Небось, немало. Потому тебя сюда и допустили. А так бы ты и до Урала не доехал.

— Кто допустил?

— Кто, кто… Кому надо, тот и допустил.

— Ты хочешь сказать… Господин Крякин? Да? А зачем это ему?

— А тебе зачем?

Адриан помолчал, водя пальцем по полу, потом признался нехотя:

— Это наше имущество. Собственность. Принадлежит нашей семье. Вот зачем.

Денис присел на корточки.

— Ты это имущество хоть раз видел? Знаешь, сколько оно весит? А сколько оно места занимает? Его в Россию на большом корабле привезли. А потом сюда КРАЗами перетаскивали. Доставишь ты его домой — где держать будешь? А? В доме оно у тебя точно не поместится. Это что значит? А это, братан, значит, что ты его не на добрую долгую память везешь, а потому как оно денег стоит. А это уже наш вопрос. Понял? И ты тут можешь сколько угодно вякать, что это твое, а по-нашему — это наше. И никто тебе эти бумажки так просто не отдаст. Понял?

— Нет. Не понял. Ты хочешь сказать, что я должен заплатить деньги?

Денис снова вздохнул.

— Дурень ты, прости Господи. С тебя кто-нибудь деньги требовал? Не заплатить, а честно поделиться. Знаешь, что такое доля? Вот пока Кондрат долю не получит, хрен ты свои бумажки увидишь.

— А почему мне про это господин Крякин не сказал в Москве? Почему ты мне про это только сейчас сказал?

— Да потому, что в Москве ты бы сразу побежал папаше в Америку звонить, на наши порядки жаловаться. В посольство… А отсюда ты ни до какой своей ООН в жизни не дозвонишься.

— Это рэкет, — решительно сказал Адриан. Денис пожал плечами.

— Я же говорю — дурак ты. А если ты про рэкет интересуешься, так это сколько угодно. Вон тот чмырь в погонах — это рэкет. Софрон — рэкет. Крикуны на улице — рэкет.

— А старый человек? У которого мы были?

— Это хозяин. Он как скажет, так и будет.

— Он сказал, что я должен его слушаться.

— Имеет право. Без его разрешения отсюда никто не уйдет. Ни ты, ни я.

— А почему тогда еще есть рэкет? Этот господин Софрон? И полковник?

— Потому что воля у нас, — объяснил Денис. — Знаешь такое слово?

— Да. Знаю. Это свобода. Президент Горбачев. Президент Ельцин. Перестройка.

Денис застонал, как от зубной боли.

— Свобода — это когда ты из зоны за проволоку выходишь. Вот тогда свобода. А воля — она везде воля. Воля, — он со странной гордостью хлопнул себя по груди, — вот где воля. Понял?

Адриан помотал головой.

— Нет. Не понял.

— Ну, возьми, к примеру, Африку какую-нибудь. Лев. Царь зверей. Знаешь, почему он царь? Потому что вольный. Захотел — налево пошел, захотел — направо. Жрать захотелось — поймал кого-нибудь в кустах и порвал в клочья. И нет над ним никакой власти. Он сам себе власть. Теперь понял?

Адриан задумался, потом спросил:

— А если какой-нибудь другой зверь? Он тоже бывает вольный?

Денис серьезно озадачился.

— Какой еще другой зверь? Козел, что ли, какой-нибудь? Так он на то и козел, что для него никакой воли не бывает. Свобода вполне даже может быть. Легко. Свобода — это для козлов. Ее спокойно отнять можно. Посади козла в клетку — он уже не свободный. Выпусти — он опять свободный. А лев — он без воли не может. Это для него как воздух.

— А если льва посадить в клетку?

Денис серьезно поводил перед лицом Адриана пальцем.

— Для львов клеток нет. Нельзя для льва клетку сделать. Убить можно. Запереть нельзя. Лев — везде лев.

Адриан не сдавался.

— Хорошо. Вот мы здесь. Это тюрьма. Да? Вот этот старый человек, у которого мы были. Ты хочешь сказать…

— А ты что, сам не видишь? Он палец поднимет — вся зона в снег ляжет. И без разницы ему, есть кругом колючка или нет. Потому что не существует для него закона, кроме того, который он сам для себя признает. Для вольного человека, как для того льва, есть только собственный закон. А на остальное он чихать хотел. С водокачки.

Философскую дискуссию прервал вошедший в дверь полковник Таранец. Он был заметно встревожен.

— Плохо дело, хлопцы, — сообщил он. — Большая буза. Три барака уже подтянулись, да еще Софрон со своими крикунами. Надо что-то делать. Денис, беги в седьмой. Если Кондрат не наведет порядок, с минуты на минуту сюда войдут. Караул их не сдержит.

Заполнившие полковничий кабинет люди не обращали на Адриана никакого внимания. Они всего лишь пристроили его в угол, где рядом с американцем уселись на корточки два очень сильно небритых человека с крючковатыми носами. Они внимательно следили за происходящим, время от времени перебрасываясь гортанными репликами на неизвестном Адриану языке. А вокруг разряжалась накаленная вначале обстановка. Уже успели съездить по физиономии неистовому Софрону, требующему немедленно передать американца и принадлежащие ему несметные сокровища ограбленному ворами народу. Уже сцепились у двери двое, и выбитый из руки одного из них нож сиротливо валялся посреди комнаты. Табельный пистолет Таранца, выхваченный им при появлении в кабинете гостей, был возвращен в кобуру, которая переместилась на оконный шпингалет, вне пределов прямой досягаемости. Куривший у двери Семен Огонек время от времени высовывался наружу и что-то выкрикивал. Доносившийся с улицы гул сотен голосов от этих выкрикиваний то затихал, то, напротив, перерастал в грозный рев.