Железного посоха, увенчанного змеей, которая, извиваясь, тянется к рукоятке меча.

Я видела такое уже.

И тут фонарь погас. Во тьме, которая окутала ее, как тяжелой тканью, Кэй закричала – стала издавать нечленораздельные звуки. Мрак, казалось, лез ей в рот большими комками, сгустками, душил, не давал произносить слова. Она тонула в нем, охваченная ужасом. Легкие отчаянно боролись за воздух. Немного погодя, все еще тяжело дыша, она приникла к камням, закрывавшим нишу, уперлась пальцами в кладку, прижалась к ней щекой, прислушиваясь. Ничего. Каждый мускул ее тела словно был обернут вокруг нерва, и она стискивала их все, точно кулак. Она опять закричала – на сей раз это был зов на помощь, мольба о спасении. Вновь прислушалась, и вновь только ее дыхание, а когда смогла его задержать, тишина – тот еле отличимый от настоящей тишины шелест, который, она знала, рождают ее собственные уши и кожа.

Как вы могли так поступить? Почему меня бросили? Кто вы такие после этого?

В темноте Кэй нагнулась к упавшему камню. Подняла его обеими руками и села с ним в пустом подземелье, прислонясь спиной к каменной стене, держа его на коленях, баюкая, как младенца.

Прошел, может быть, не один час. Кэй стало холодно, руки и ноги одеревенели. Пальцы, которыми она держала тяжелый камень, и бедро, на которое он давил, давно онемели. Плакать она не плакала; щеки были сухие, как и горло. Не хотелось ни есть, ни пить. Самым острым, что она ощущала сейчас, было одиночество. Затопляемая, как тенью ночной, пустым временем, она отдавала себе отчет только в медленном притуплении чувств.

Элоиза. Мама. Папа. Элоиза. Мама. Папа. Элоиза. Мама. Папа.

Эти слова кружили и кружили у нее в голове, их ритм вобрал в себя все ее время, все ее пространство, все, что она чувствовала. Ей доводилось слышать от других детей, что перед умирающим проходит вся его жизнь. Неправда, подумалось ей.

Что они знают? Не жизнь, а слова проходят. Имена.

А потом только эти слова и остались. Элоиза. Мама. Папа.

Когда зазвучали шаги, она не сразу их услышала. Потому что не прислушивалась. Она ни к чему не прислушивалась. Только после того, как шаги приблизились и начали удаляться, она внезапно поняла – поняла и воспряла, как умершая, которую оживили, – что́ она едва не упустила.

Кто-то шел по ту сторону стены.

Суматошно, неловко она вскочила на ноги, повернулась и припала лицом к пробоине, беспрерывно крича, зовя на помощь, моля о ней, зовя и моля, требуя, чтобы эти шаги вернулись. Она кричала так громко и так долго, что не слышала голоса, отвечавшего ей из-за стены. Дико вопя, она зажмурила глаза, иначе увидела бы свет другого фонаря и увидела бы – раньше, чем почувствовала, – ладонь, протянутую к ней через дыру в стене.

– Кэй, – проговорила ладонь. Ладонь не пыталась схватить ее. Плоская, твердая, повернутая вниз, она призывала к молчанию. – Кэй, отойди от стены.

Она отошла. Через несколько секунд что-то очень твердое ударило по каменной кладке с той стороны. Потом еще удар, еще. Камни содрогнулись. Еще удар. Застывший раствор начал крошиться, кладка вспучилась. Все сильней и сильней расшатывалась она с каждым ударом. Наконец, с хрустом и грохотом, большой кусок стены повалился в проход, превратился в груду камней. Яркий фонарь осветил белые стены коридора.

Еще несколько секунд – и в проломе показалась длинная нога. Кэй кинулась к бреши. Нога принадлежала Флипу.

И тут наконец пришли рыдания, которые она так долго, так долго задерживала.

Флип дал Кэй выплакаться. Они сидели рядом на куче камней. Флип взял ее ладонь в обе свои и держал так бережно, словно это была бабочка или воздушное облачко. Кэй знала, что он хочет поскорее уйти отсюда, перебраться на ту сторону бреши, – но он ничего не говорил, только смотрел на ее руку и приподнимал брови при каждом ее всхлипе, при каждом судорожном вздохе, как бы вторя, почтительно вторя ее рыданиям.

– Кэй, – сказал он, когда ее рыдания наконец иссякли. – Нам надо идти.

Когда они полезли через обломки стены, Флип, аккуратно ведя Кэй за руку по каменной россыпи, начал ей рассказывать, что с ним было дальше в тот день в Пилосе: как он просидел у моря весь остаток дня и всю ночь, мокрый и дрожащий, мучась из-за обвиняющих слов Фантастеса, тревожась за Вилли; как на рассвете вернулся на городскую площадь и, казалось, случайно подошел к тому самому месту, где умер Рекс; как стоял там, глядя на каменную мостовую без единой мысли в голове, пока при первых лучах солнца не увидел нечто примечательное.

– Своей кровью, Кэй, Рекс кое-что написал на камнях. Пальцем, вероятно. Может быть, это было последнее, что он сделал. Написал не очень отчетливо, но прочесть можно было. Я не один час там провел – все смотрел и старался понять, что это значит.

Флип держал в руке свой фонарь. Они очень медленно шли по узкому проходу с низким потолком. Туннель был совершенно не похож на просторный коридор, где Кэй была до этого, и лишен каких бы то ни было украшений. Флипу приходилось пригибаться, чтобы не ударяться головой о грубый каменный потолок. Но Кэй заметила, что он все время смотрит на пол туннеля, разглядывает его на ходу.

– Что там было написано?

– Одно слово по-гречески. Тафой. Что по-гречески – это естественно, ведь мы были в Греции. Но слово указывает сюда, на это самое место.

– На Дом Двух Ладов?

– Нет. На эти туннели. На катакомбы. На место захоронения.

– Почему вы их так называете?

Флип остановился перед одной из замурованных ниш и провел пальцами по полоскам раствора между камнями кладки. И бросил на Кэй острый взгляд.

– Так ты не знаешь, где мы находимся?

Кэй только смотрела на него. Не говоря ни слова, Флип передал ей фонарь и присел на корточки. На песке и каменной крошке нарисовал пальцем сначала квадрат, а затем крест с центром посередине квадрата, рассекающий его стороны пополам. Все это он связал в одно целое окружностью, проходящей через углы квадрата и концы креста.

– Квадрат – это Дом Двух Ладов, – промолвила Кэй.

– Да, – сказал Флип и поднял на нее глаза. – А внизу, под садом, катакомбы: два туннеля под прямым углом и большое внешнее кольцо. Катакомбы, где похоронены члены Достославного общества. Когда духи и фантомы умирают, когда их убивают, мы погребаем их тут.

Кэй чуть не уронила фонарь. Для верности схватила его второй рукой. Он дрожал. Каждый волосок на ее теле вдруг показался ей червяком, и эти червяки ползали по ней всюду.

– Вы не бессмертны?

Флип приложил ладонь к локтю Кэй, унимая дрожь.

– Конечно, нет. Мое тело может умереть и, когда умрет, будет похоронено здесь. Но, если повезет, Филип Лешши, вифинский рыцарь, не прекратит существование. В другом облике, в другое время какой-нибудь другой Филип появится в Доме Двух Ладов и найдет ту самую комнату – второй этаж, северо-западный угол, там днем солнце светит на солнечные часы, играет на затейливых сучках столешниц. Но тело мое будет мирно покоиться здесь, пока не доскажется последняя из историй.