На противоположной странице фотографии не было, зато между двумя страницами были засунуты сложенные письма, хрупкие и пожелтевшие от времени. Или, по крайней мере, им полагалось такими быть, но когда я открыла их, бумага под моими пальцами оказалась плотной и гибкой, а чернила – яркими и разборчивыми. Письма оказались открытками от друзей по случаю крещения их первенца. Фамилии были мне хорошо знакомы: Гиббс, Приоло, Пинкни, Дрейтон. Те же самые фамилии, вероятно, значились в списке гостей и на моем крещении.

Под корешком застряла маленькая карточка, и я ее вытащила. Плотная, цвета слоновой кости, такие обычно заказывают себе юристы или бизнесмены с отсутствием воображения. Я отогнала последнюю мысль, точно уверенная, что она не моя. Расправила свою находку. На ней были заметны складки, как будто когда-то ее сложили в крошечный квадратик, чтобы выбросить или убрать с глаз долой. Монограмма в верхней ее части была сделана жирными прописными буквами: ДМЛ. Джозеф Лонго?

Внутри карточки была сложенная газетная вырезка. Правда, края ее были неровные, как будто ее вырвали, а не аккуратно вырезали из газеты. Вырезка выпала из карточки и упала лицом вниз на альбом. Перевернув ее рукой, которая была не моей, а чьей-то еще, я увидела фотографию Луизы с Невином на руках; колье на ее шее казалось ярким пятном на черно-белом газетном снимке.

Я перевернула карточку, в надежде увидеть пояснительную надпись, но ничего не нашла. Лишь пожелтевшее лицо смотрело на меня с хрупкого газетного фото. Альбом соскользнул с моих коленей; я тяжело вздохнула. Вернув карточку и вырезку обратно в альбом, чтобы позже показать их Джеку, я осторожно, избегая касаться других альбомов, прошествовала в свою новую ванную, чтобы переодеться для предстоящего свидания.

Мы с Марком поехали в «Энсон». Там сели за столик в передней части ресторана, лицом к Энсон-стрит, и наблюдали за тем, как мимо трусят конные экипажи с туристами. Помимо знаменитых креветок, баранины гриль и декадентского шоколадного торта, я позволила себе пару бокалов вина. Марк с улыбкой наблюдал за тем, как я с аппетитом поглощаю десерт, и даже отклонил мое предложение попробовать хотя бы кусочек, потому что, по его словам, объелся. Я была рада, что посещала этот ресторан раньше, и заранее знала, что буду заказывать. Я даже не стала заглядывать в меню, так как все равно не могла прочесть его без очков, которые нарочно оставила дома. Казалось бы, давно пора признать: мои глаза не такие зоркие, как раньше, но даже в тридцать девять я все еще цеплялась за остатки тщеславия.

Поговорив о домах, которые я ему показывала, или, вернее, почему эти дома ему не подходят, мы быстро перешли к другим темам. При этом оба избегали разговоров о наших семьях. Мучимая любопытством и храбрая от вина, я наклонилась через стол.

– Скажите, вы или кто-то из вашей семьи пытались выяснить, что случилось с вашим дедом?

Его глаза почти никак не отреагировали на мой вопрос.

– Несколько лет назад мой отец нанимал частного детектива. Но тот так ничего и не нашел. Думаю, что искать уже бесполезно.

– То есть он не оставил после себя никаких свидетельств – ни писем, ни дневников?

Марк задумчиво сделал глоток коньяка.

– Вряд ли. Мой отец занимался наследством, и я не помню, чтобы он упоминал какие-то письма или дневники. Думаю, это из разряда тех тайн, которые останутся неразгаданными. – Марк улыбнулся и подался вперед; его пальцы коснулись моих. – К тому же я человек прогрессивный и думаю о будущем. Если честно, у меня нет ни времени, ни терпения копаться в прошлом.

Я посмотрела в его теплые карие глаза и сделала еще один глоток вина, пытаясь смочить внезапно пересохший рот.

– Это похвально, – сказала я, чувствуя его кончики пальцев. – Но неужели вас никогда не мучило любопытство?

– Разве только когда я был ребенком. Но теперь я взрослый человек, у меня своя жизнь, и то, что было раньше, имеет для меня все меньшее и меньшее значение.

Я не нашла в его логике изъяна, ведь, скорее всего, в какой-то момент своей жизни буду вынуждена признать, что чувствую то же самое. Но, согласись я с ним сейчас, это выглядело бы как предательство мистера Вандерхорста, и поэтому я промолчала.

Не знаю, что было тому причиной – еда, вино, атмосфера или общество мужчины, но я поймала себя на том, что расслабилась и впервые за долгое время мне легко и приятно. Вообще-то такое противоречило моей природе, но общество Марка располагало к спокойной, приятной беседе, и даже редкие паузы больше служили для умиротворенного размышления, нежели были неловким молчанием.

А еще я поймала себя на том, что то и дело мысленно переношусь на несколько часов назад, когда я стояла на Легар-стрит, глядя на дом своей бабушки, и вспоминала фотографию Джека, которую мне показала Амелия. До этих минут я затруднялась сказать, что чувствовала, глядя на нее. Эта мысль вынудила меня сделать еще один глоток вина и вжаться в стул. Нет, это была не ревность – как можно ревновать к мертвой женщине? Это было больше похоже на разочарование: я как будто набрала полную грудь надежды, а она незаметно испарялась с выдыхаемым воздухом.

Возможно, это неожиданное чувство или же яркие звезды в ясном небе Чарльстона шепнули мне предложить Марку оставить машину на парковке и прогуляться со мной этим теплым осенним вечером. Марк удивил тем, что набросил мне на плечи свой пиджак и взял меня за руку. Я улыбнулась ему, наслаждаясь теплом и мужским запахом его одежды.

Мы остановились у ворот кладбища Св. Филиппа, глядя сквозь решетку калитки на светлые обелиски, казавшиеся еще белее на фоне ночной темноты. Наши лица были совсем рядом. Ноздри мне щекотал запах его одеколона.

– Здесь похоронено немало известных людей, – произнес Марк рядом с моим ухом. – Джон К. Калхаун. Эдвард Рутледж, подписавший Декларацию независимости. ДюБос Хейард. – Он задумчиво прищурился. – Мне всегда казалось странным, что люди, так много давшие всему миру, закончили свою жизнь, как и все остальные. Прах в земле. – Он улыбнулся, смягчая горечь своих слов. – Мне всегда хотелось спросить кого-нибудь из них: есть на небесах классовая система? Может, великим архитекторам, поэтам, изобретателям, всем, кто дал так много всему миру, там отведено особое место, выше, чем остальным?