Насколько было известно Фиби, жены и мужья ее круга вели совершенно независимые друг от друга жизни. Но, конечно, как многие наивные девушки, она была уверена в том, что у нее все будет по-другому.

– И как прикажешь понимать твою фразу о том, что ты не годишься на роль жены? – спросил Алекс.

От отчаяния девушка готова была расплакаться.

– Прошлой ночью я рассказала тебе о том, о чем мне следовало промолчать. Ты что, невнимательно меня слушал?

– Клянусь, я помню каждое твое слово!

– Тогда ты, должно быть, слышал, что мой первый опыт близости с моим женихом, мужчиной, которому я верила столько лет, заставил меня задуматься о фундаментальной ущербности моего характера.

– Минуточку, что ты имеешь в виду?

– А то, что сама близость между мужчиной и женщиной, лежащая в основе всякого брака, для меня просто отвратительна. И судя по всему, объясняется это тем, что у меня просто не было матери, которая…

– Бог мой! – перебил Фиби Алекс. – Да ты, я вижу, так ничего и не поняла!

Его резкий тон привел ее в замешательство.

– О чем ты? – еле слышно прошептала девушка.

– О той ночи, о которой мне поведала.

– Пожалуйста, я не хочу больше это обсуждать…

– Нет, мы будем обсуждать это до тех пор, пока ты, наконец, не поймешь, в чем дело!

– А что тут понимать?! Быть может, мне посчастливилось осознать свою неполноценность, прежде чем я вступила в брак с Саймоном.

– Я тебе не верю, – Алекс встал из-за стола. – Ты обвиняешь себя лишь потому, что этот сукин сын тебя изнасиловал!

Изнасилование. Это было культурное гаденькое словечко, которое даже учитель закона Божьего произносил шепотом, рассказывая библейские истории. Фиби изучала классическую историю и знала, что вестготы и варвары также совершали изнасилования наряду с грабежами и поджогами. И в том, и другом случае изнасилование было актом ненависти и жестокости, вследствие которого жертва либо умирала, либо сходила с ума. В поэмах Овидия женщины, как правило, кончали жизнь самоубийством после того, как их насиловали.

– Нет, – неторопливо произнесла она. – Ты ничего не понимаешь. Саймон был моим женихом, а значит, никакого из…

Фиби так и не смогла произнести этого слова вслух.

– Так, значит, он тебя не насиловал?

– Да, но…

– Не задирал на тебе юбки, не рвал трусики, не входил в тебя против твоей воли?

Каждое слово Хосмена было хуже пощечины, и внезапная боль сжала девушке виски.

– Я больше не буду об этом говорить.

– Тогда ответь мне всего лишь на один вопрос, Фиби!

Алекс почти никогда не называл ее по имени.

– Какой?

– Ты говорила ему, чтобы он прекратил?

– Шепотом, – призналась она. – Но…

– То, что он заставил тебя сделать, то, что ты не хотела, – бесспорный факт. То был акт насилия. Изнасилование, черт его дери, а ты продолжаешь во всем винить себя!

– Саймон никогда не относился ко мне жестоко. Он никогда не поднимал на меня руки, не делал больно…

– И даже в ту ночь? – не унимался Алекс. – Ты можешь поклясться, что тебе в ту ночь не сделали больно? То, что после него не осталось синяков, еще не значит, что он не причинил тебе боли.

Действительно, Саймон не оставил на ее теле никаких следов. И содеянное им не имеет никакого оправдания. Кросби ранил ее душу, прекрасно зная, что этого никто никогда не заметит.

Фиби захотелось убежать куда-нибудь подальше, но взгляд Хосмена словно пригвоздил ее к месту.

– Почему ты обо всем этом меня расспрашиваешь? – не выдержала девушка. – Почему это для тебя так важно?!

– Потому что я вижу, что ты теперь ненавидишь себя за то, что совершил с тобой этот подонок.

– Он просто показал мне, в чем состоят обязанности женщины перед ее супругом. И не его вина в том, что я почувствовала… – Фиби запнулась и направилась к выходу из кухни.

– Что ты почувствовала?! То, что тебя предали?! Изнасиловали?! Конечно же, именно это, женщина! Он набросился на тебя и сделал свое грязное дело, не спросив твоего согласия. И теперь тебе отвратительно, потому что он тебя изнасиловал, а не потому, что в тебе какая-то неполноценность! – Алекс встал из-за стола и стал метаться по комнате, словно загнанный в клетку зверь. – Ты что, думаешь, я не видел, как ты вздрагивала, когда я к тебе прикасался? – спросил он. – Сукин сын научил тебя бояться мужчин.

– Итак, ты считаешь, что мой жених – жестокий человек, причинивший мне боль?

– Да.

– И теперь ты предполагаешь, что мне от осознания этого стало лучше?

– Насколько я вижу, хуже тебе не будет. Она прижала руки к губам и покачала головой.

– Ты ничего не понимаешь.

– Ну, тогда объясни мне все. Я ведь внимательно тебя слушаю.

Фиби тяжело вздохнула.

– Если он и впрямь насильник, то это значит, что я совершенно не разбираюсь в людях. А если нет, то жены из меня точно не получится. В любом случае я оказываюсь в проигрыше.

Алекс с головой ушел в работу. Необходимо было сделать очень много, чтобы обеспечить хижину всем необходимым на время зимовки. Кроме того, работа не оставляла времени на мрачные размышления. Рубить дрова, расчищать от снега тропинку, что вела к складу, топить снег для пополнения запасов воды, ставить капканы на кроликов и ловить рыбу – все это было просто жизненно необходимо.

А с Фиби дело обстояло совершенно иначе. Алекс просто ума не мог приложить, как вернуть девушку в нормальное состояние.

Спустя две недели после того, как Хосмен вывел ее из себя, заявив, что ее суженый был насильником, они стали абсолютно чужими людьми, живущими под одной крышей. Будучи вынужденными питаться вместе и прекрасно сознавая, что до весны ни одной человеческой души не увидят, молодые люди почти не разговаривали и даже не смотрели друг на друга.

«Так оно лучше», – внушал себе Алекс. Ведь когда они беседовали, он всегда говорил то, что думает, чем очень возмущал девушку. Это было тем более странно, что теперь Хосмену вовсе не хотелось понапрасну гневить такую женщину, как Фиби Кью. Каким же он был идиотом, когда пытался убедить ее в том, что мужчина ее мечты вовсе не являлся настоящим джентльменом. К тому же Алекс мог ошибаться. Да и не его ума это было дело.

Однако Хосмен инстинктивно чувствовал, что именно случилось в опере. Но он не был уверен в том, что Фиби поверила его объяснениям. Алекс уверял себя, что это его не касается, но все же свершилась несправедливость.