Сидоркин чуть не прозевал зеленый свет светофора, в задницу ему гневно прогудел импортный клаксон, но на его простодушном лице сияла мечтательная улыбка кладоискателя.

ТРЕТЬЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СТРАННИКА

У него голос почти не изменился. Я сразу его узнал, но растерялся не оттого, что после долгих четырех лет сын вернулся, а оттого, что в родном голосе почувствовал какую-то одеревенелость. Ну как объяснить? Как будто позвонил не Вишенка, а подменивший его биоробот. Разумеется, такого не могло быть, потому что вообще такого не бывает, но я не просто растерялся, а как-то обмер. От макушки до пяток прокатилась волна страха. Но радость была сильнее. Он здесь, он снова с нами. После разговора, после его обещания скорой встречи и после того, как он отключился, тоже с какой-то механической сухостью, я долго сидел, уставясь в стену, не имея сил даже пошевелиться.

Дождались! Исламбек Гараев сдержал слово. Неважно, по каким соображениям, но сдержал. Будучи в милостивом расположении духа, он сказал Светлане: будешь честно служить, как собака, будешь рабыней, верну сына. Чуть-чуть взбрыкнешь, провинишься, вся поганая семейка отправится следом за Атаем. Вместе со мной, естественно. Восточный тиран не знал, как и сейчас не знает, о моих отношениях с другой его рабыней, со Стеллой. Чтобы разыскать беглянку, он поднял на ноги весь кагал, не жалел ни денег, ни времени, страдало мужское самолюбие, но ничего не добился. Так и остался на бобах, грызя от злости мозолистый локоть. Дарьялов-Квазимодо не продал, помог. Около года Маша прожила под Иркутском, работала в школе, а теперь находилась в прекрасном французском городе Туре, с натуральными подложными документами, с красивой легендой – политическая беженка из Казахстана. Об этом знали только два человека на свете – я и Дарьялов. Полтора года назад, когда Петр Петрович решил, что прямая опасность миновала, я с его разрешения поехал ее навестить. Это были лучшие десять дней в моей жизни, а среди них лучшими часами были не те, которые мы провели в постели, а те, когда разговаривали. Оказывается, бывает и так. Встречаются два человека, мужчина и женщина, вроде не подходящие друг другу ни по каким признакам, кроме полового, да и то с натяжкой, но одинаково переполненные тоской, страхом и ощущением полного житейского краха, и между ними вспыхивает волшебная искра, воспламеняющая сердца. Происходит метаморфоза, какую не возьмется объяснить ни один мудрец. Пока я уговаривал ее отправиться за дочерью Исламбека в Англию, она смотрела на меня, как на опасного маньяка, но потом, в один прекрасный день, что-то щелкнуло в ее прелестной, хитроумной головке – и она сказала: хорошо, поедем. И тогда я сам пошел на попятную, осознав нелепость затеваемой авантюры. Мы тайком встречались, всегда наспех, всегда с оглядкой, но однажды очутились в номере маленькой гостиницы на Беговой, и она отдалась мне с такой обстоятельной нежностью, как будто пыталась утешить смертельно больного, для которого совокупление с женщиной может стать последней радостью, последним полноценным глотком бытия. И после этого сказала: хорошо, поедем, милый! Пропади оно все пропадом: поедем! Привезем Марьяну, напугаем бека до смерти. Вполне вероятно, подобные случаи описаны в учебниках психической патологии, которые она знала лучше, чем я: мое безумие передалось ей, а я, напротив, опомнился и увидел, на краю какой бездонной пропасти мы оба очутились.

Никуда не поедем, сказал я, а тебя спрячем. Мы не расстанемся, если уцелеем, а если погибнем по капризу всевластного бека, то вместе. Убей меня Бог, если я понимал, о чем говорю, но она поверила. Она даже не спросила, зачем нам быть вместе, а это был самый важный вопрос.

В городе Туре она жила в маленьком домике на окраине, со сливовым садом и с бассейном на заднем дворе. За то время, что мы не виделись, она немного располнела, но это не самое интересное. В ней ничего, ровным счетом ничего не осталось от хищной обитательницы россиянских коммерческих болот. Она сошлась с университетской профессурой и работала над книгой, где пыталась совместить дарвиновскую теорию видов и систему психоанализа Фрейда. Здешняя ученая братия, как она сказала, была в восторге от ее замысла. Я слушал ее, открыв рот. Она была так увлечена, что, казалось, напрочь забыла обо всем, что с ней случилось раньше, и даже забыла, кто она такая. Но, по крайней мере, меня узнала и, мило покраснев, призналась, что намерена посвятить свой труд человеку, которого любит. Я спросил, кому именно, не знаю ли я его случайно, и Маша, хохоча, повисла у меня на шее, и целовала с таким пылом, что у меня подкосились ноги. Все десять дней мы не покидали ее тихого убежища, только один раз отправились на экскурсию в долину Луары…

Когда Гараев выдвинул ультиматум моей бывшей жене, она сразу согласилась на все, да у нее и выбора не было, как его нет у других россиян, превращенных в скотов: да, буду рабыней, да, буду подстилкой, буду кем угодно, только верните мальчика, добрый господин. Дарьялов-Квазимодо, который к тому времени стал для нас обоих доверенным лицом и советчиком во всем, что касалось Вишенки (опять же никакого выбора), тоже заметил сквозь зубы, что не стоит вставать в позу и кочевряжиться, и был, как обычно, прав. Черт оказался не таким страшным, как его малюют. Гараев назначил Светлану временно управлять «Золотым квадратом», и это время растянулось до нынешнего дня. Старый директор Кузьма Савельевич Ганнибал никому не доставил хлопот, просто однажды утром не вышел на работу и исчез бесследно, по примеру множества других московских пенсионеров, особенно кто с квартирой, которые выходят утром за молочком и больше не возвращаются. Светлана вела дела фирмы практически самостоятельно, и на нее саму Гараев не зарился, во всяком случае, она так говорила. Догадываюсь, что раз или два он ею попользовался, но, вероятно, не по влечению, а больше из принципа, чтобы окончательно унизить мертвого соперника. Еще несколько раз она оказывала по его указке интимные услуги каким-то иностранцам, но это и все. Причина такого бережного отношения к ней, как к женщине, на мой взгляд, простая – постарела моя голубушка, не выдерживала конкуренции с длинноногими сотрудницами, коих в «Золотом квадрате», как в любой уважающей себя бизнес-фирме, было пруд пруди, хотя сама Светлана придерживалась другого мнения. От долгого горя, не прекращающегося хотя бы потому, что ни на день, ни на час мы не теряли надежды, у нее что-то сместилось в сознании, она все чаще переносилась в мир прекрасных фантазий и иногда высказывала мысли, которые меня пугали. К примеру, всерьез уверяла, что я ошибаюсь насчет Гараева, никакой он не разбойник, а благородный человек, фактически рыцарь, просто в силу сложившихся обстоятельств вынужден быть жестоким и непреклонным, возможно, для нашей же пользы. Заходила и дальше: с восторженным блеском в очах утверждала, что для нас, несчастных россиян, единственная возможность спасения состоит в том, чтобы приткнуться к какому-нибудь сильному, с неистраченной пассионарностью народу, приводя в доказательство неопровержимые факты – разве не варяги, не немцы, не поляки, не евреи не раз и не два выводили нас из исторического тупика. Пусть теперь это будут азербайджаны или чечены, какая разница, главное, чтобы удалось сохранить культурное ядро, не дать ему разбиться на тысячи осколков, как хрустальному яичку. Всю эту чудовищную заумь она приговаривала на повышенных тонах, с сумасшедшим напором, словно надеясь, что чем громче выскажется, тем скорее ее услышат и оценят новые хозяева во главе с Исламбеком Гараевым. Когда он появлялся на экране, звонила мне и радостно вопила: