Шпиономания заставляла людей писать доносы на своих друзей и даже ближайших родственников. Сходя с ума от страха, люди могли думать лишь о слежке и о возможности спастись, а потому предлагали ОГПУ все новые и новые жертвы.

Согласно официальным данным, предоставленным мне начальником специального отдела, отвечающего за чистку, за первые пять месяцев 1937 года ОГПУ провело 350 000 политических арестов. Заключенным становился любой – от маршала и основателя Советского государства до самого обычного человека.

Пребывая среди огромного потока арестов и казней, я занимался своей работой и доложил Ежову о тех делах, которые требовалось уладить до моего возвращения в Голландию. Многие из моих коллег сомневались, что мне позволят покинуть страну, тем не менее я обратился с просьбой выделить мне дополнительно пять-шесть хорошо обученных агентов для пополнения штата моих работников за границей. Ко мне на беседу направили нескольких выпускников наших секретных школ. Одним из них была американка по имени Китти Хэррис, полное имя – Кэтрин Хэррисон. Мне сказали, что она бывшая жена Эрла Браудера, лидера Компартии США, а значит, исключительно надежный человек. В то время мне нужна была женщина-агент в Швейцарии, и наличие у нее американского паспорта было просто замечательным.

Когда Китти Хэррис пришла ко мне и подала свои документы в запечатанном конверте, выяснилось, что она тоже живет в гостинице «Савой». Ей было около сорока. Темноволосая, приятной внешности. Она была связана с разведкой уже несколько лет. Китти Хэррис хорошо отзывалась о Браудере, а еще лучше о его сестре, которая работала на нас, находясь в Центральной Европе.

Я одобрил назначение мисс Хэррис на заграничную службу, и 29 апреля она отбыла к месту работы. Другие сотрудники, которых я отобрал, также были направлены в Западную Европу в распоряжение моих помощников. Я понял, что чистка и даже арест Макса не повлияли на мое положение. Раз Ежов позволяет мне отбирать и отправлять агентов за границу, значит, у него пока нет намерения арестовывать меня.

Между тем чистка разрасталась и набирала обороты, как идущая с гор лавина. ОГПУ схватило одного из моих старых работников – переводчицу, служившую в моем отделе много лет. Ее просто невозможно было заменить, поскольку работа, которую она выполняла, требовала исключительной надежности и знания нескольких языков в совершенстве. Когда я выяснял причину ее ареста, мне сказали, что сначала арестовали ее мужа, члена партии, работавшего директором одной из московских фабрик, а ее уже взяли вслед за ним, на всякий случай.

– Но какой смысл держать десяток людей за границей и собирать информацию для политбюро, если у меня теперь нет секретаря, который бы переводил документы и делал подборку? – спросил я у Слуцкого, но тот лишь пожал плечами.

Примерно в середине мая я встретил старого приятеля, который работал советским военным атташе в Румынии. Это был высокий и крупный мужчина, весельчак, которого даже сейчас не покидало чувство юмора.

Увидев меня на улице, он остановился.

– Кого я вижу? Не ты ли это, Вальтер? А что, тебя еще не арестовали? Не волнуйся, за ними дело не станет. Скоро и до тебя доберутся, – сказал он и расхохотался.

Мы поговорили немного. Он сыпал именами арестованных военнослужащих. В это время маршал Тухачевский и его коллеги уже находились под арестом. Он не сомневался, что совсем скоро придет и его черед.

Я приехал в Советский Союз в короткую командировку, но прошло уже два месяца, а приказа о моем возвращении к месту работы все не было. Мне уже стало казаться, что в разгар чистки в рядах Красной армии меня не выпустят из страны, и я в конце концов телеграфировал жене в Голландию, чтобы она готовилась к возвращению вместе с нашим ребенком в Москву.

22 мая, в тот день, когда судьба самого наркома по военным делам Ворошилова висела на волоске и все ожидали его смещения с занимаемой должности, я получил свой паспорт и мне сообщили, что мой поезд отправляется в десять вечера. Я отправился к Михаилу Фриновскому, который был правой рукой Ежова, и он подтвердил, что я должен уехать сегодня вечером.

Мои коллеги сочти это знаком глубокого доверия ко мне со стороны Кремля. Но когда я добрался до Белоострова, что на границе с Финляндией, я заметил знакомую фигуру местного начальника, который бросился мне навстречу, размахивая телеграммой. «У него приказ о моем аресте!» – сразу же подумал я.

Так арестовывали многих, именно в тот момент, когда они уже вот-вот были готовы пересечь границу. Ну почему? Почему меня не арестовали раньше?

Поезд остановился. Начальник сердечно приветствовал меня. Телеграмма оказалась обычным сообщением о моем прибытии, и ему предписывалось оказать мне всяческое содействие, как обычно и делалось для служащих разведки, которые пересекали границу по фальшивым паспортам.

У меня все еще был паспорт на имя Эдварда Миллера, австрийского инженера, с которым я уехал из Советского Союза в 1935 году. Этот паспорт хранился для меня в советском посольстве в Стокгольме – только на случай моих поездок из Швеции в Союз. По прибытии в Стокгольм я взял там паспорт, по которому проживал в Голландии. И вот я снова стал не кем иным, как доктором Мартином Лесснером, австрийским торговцем произведениями искусства, проживающим по Целебестраат, 32 в Гааге.

Несмотря на потрясения, пережитые в Москве, я возвращался на свой пост полный решимости служить советскому правительству так же верно и преданно, как я служил ему все прошлые годы.

Я прибыл в Гаагу 27 мая. Через два дня меня пришел навестить мой старый друг и товарищ Игнатий Райсс. Он многие годы служил в нашей разведке за границей. Мы знали его под псевдонимом Людвиг. Но на сей раз в его распоряжении был чешский паспорт на имя Ганса Эберхарта.

Райсс был страшно потрясен чисткой старых большевиков и «процессами по делу о государственной измене», а потому решил порвать с Москвой. Он с нетерпением ожидал моего возвращения из Союза и приехал в Голландию, чтобы получить информацию из первых рук о событиях дома. Мои ответы на его многочисленные и испытующие вопросы произвели на него тягостное впечатление. Райсс был совершенным идеалистом, который отдал душу и сердце идеям коммунизма и мировой революции, а сталинская политика, по его мнению, все больше и больше эволюционировала к фашизму.

Мы с Райссом были связаны совместной подпольной работой на протяжении многих лет и практически не имели тайн друг от друга. Он говорил мне о крушении иллюзий, о своем желании все бросить и укрыться где-нибудь в дальнем уголке, чтобы о нем забыли. Я использовал все возможные аргументы и даже напел ему одну старую песенку, где говорилось о том, что нельзя бежать с поля боя.

– Советский Союз, – настаивал я, – еще остается единственной надеждой рабочих всего мира. Сталин может ошибаться. Сталины приходят и уходят, а Советский Союз останется. И наш долг – делать свое дело, оставаясь на боевом посту.

Райсс был убежден, что Сталин следует контрреволюционным курсом и ведет страну к катастрофе. Однако он ушел от меня с решением немного отложить разрыв с советской властью и пока наблюдать за происходящим в Москве.