— Я тут творога принесла, да вина, да молочка, тебе, госпожа, молочко пить надобно, — пискнула Мышка.

— Кука вернулся! — сообщила Кориолла.

— Да неужто? — всплеснула руками Мышка. Хорошо, успела поставить на стол все припасы, а так бы разбила кувшин и разлила молоко. — И где он?

— Да в банях, где ж ему быть, — хмыкнул Приск.

Девчонка тут же умчалась.

— Тебе тоже надобно в бани, — заметила Кориолла и демонстративно наморщила нос.

— Подожди… — отмахнулся центурион. — Скажи, почему ты в Дробете?

Кориолла опустила голову.

— Я, мы… Тут весть пришла, что ты погиб, Гай.

— Вот же ерунда! И ты поверила! — Он привлек Кориоллу к себе и прижал крепко-крепко. — Как ты могла!

— Я не поверила… Но… — Она запнулась, головы не поднимала, сопела в подмышку, готовая расплакаться.

— Да в чем дело-то?

— Дом за долги пришлось продать… И Кукину часть, и твою… ничего не осталось, только кобылу мы с собой увели, да рабов, да два мешка с вещами… Малыш сюда переехать помог.

— И кому все досталось? — спросил Приск, внутренне каменея.

— Ларов я забрала… — спешно добавила Кориолла. — Ларов нельзя оставлять.

— Кто дом получил?!

— Ликса Кандид.

Приск почти не удивился ответу. На войне подобно стервятникам жиреют снабженцы, а тот, кто идет в атаку с пилумом и мечом, имеет право лишь проливать свою кровь в неограниченных количествах.

Аве, Цезарь!

— Не переживай, мы вновь купим дом, — пообещал Приск.

Хотя он даже не знал, где теперь раздобыть денег на положенную центуриону лорику.

«Пятьсот тысяч фунтов золота…» — будто наяву прозвучал голос убитого Монтана, насмешливо так прозвучал, с издевкой.

М-да, римляне решают все свои финансовые проблемы одинаково — отправляются грабить. Ну что ж…

Да будет война!

* * *

После бани да перекуса Приск запер дверь в комнату на засов и нырнул вместе с юной женой в постель. Тут напало на них нечто вроде помрачения, какое, рассказывают, случается с участниками вакханалий, но те одуряют себя снадобьями и дурманящими разум напитками, а Приск с Кориоллой выпили лишь по бокалу вина, так что краткосрочное безумие никак нельзя было списать на сок виноградной лозы.

Потом они лежали в постели, и Приск, перебирая руками простыни и прикидывая, хватит ли сил на новый приступ Венериной крепости, рассказывал о своем путешествии, а Кориолла рассказывала о своем — об ожидании, о страшной вести, о путешествии в Дробету.

И так за рассказами заснули оба, а проснувшись, Приск решил, что для нового штурма крепости он вполне даже пригоден. И осуществил.

* * *

Уже после заката солнца сели они за стол, за трапезу скорее скромную, нежели обильную. Друзья присоединились. Все выглядели усталыми, но довольными. Кука постоянно шутил, хмыкал и тискал Мышку, которую он, как выяснилось, только что сделал вольноотпущенницей.

— Видимо, очень сильно по девчонке соскучился, — прокомментировал решение товарища Тиресий.

— Эх, Гай, мы опять с тобой голодранцы, а не солидные домовладельцы! — повторял Кука, подливая себе в бокал неразбавленного вина. — И если Адриан тебя не наградит, а нас заодно с тобой, так и останемся мы до конца дней своих голожопыми.

— Вообще-то я теперь все время ношу штаны, — признался Приск. — Так для очень важной части тела надежнее.

— Вот похабники! — хмыкнула Кориолла.

— Подруга солдата! Привыкни с дерзким словам! — заговорил вдруг Фламма, изрядно захмелевший.

Малыш притащил для малышки Флорис замечательную колыбель — сам сработал, о чем радостно сообщил, ставя подарок на пол.

Про Валенса Кориолла ничего не говорила, а Приск и не стал спрашивать — приходил, не приходил, навязывался, приставал — неважно. Ясно, ничего старику не обломилось, раз пришлось продать дом, — впрочем, у старого поклонника Бахуса денег никогда не водилось.

* * *

Десять дней, пожалованные Требонием, пролетели как миг. А дальше пошли служебные будни — военный трибун велел спешно укреплять поселение вокруг Дробеты земляным валом да кольями — война, пусть и не объявленная, стучалась в дверь, и даже Требонию было ясно, что даки могут объявиться на берегах реки в любой момент. После смерти Лонгина цена всем прежним договорам была — медный асс.

В эту зиму Данубий не замерзал, река вскрылась рано, зато варвары пожаловали в низовья и ограбили сразу несколько караванов судов, идущих вверх по течению.

В Дробету прибыл отряд новобранцев, вроде как обученных, но ничего толком не умеющих, и теперь Приск тренировал их до потемнения в глазах — как когда-то Валенс мучил восьмерых тиронов-мальчишек.

Лорику он купил, взяв деньги в долг, шлем ему подарил Малыш, а поперечный гребень — старый центурион из Дробеты, уходивший в отставку по ранению. Одно было неясно: как и где устроить Кориоллу, Малышку и Флорис. Прим и Галка могли жить вместе с Обжорой — но женщинам в лагере было не место, и Требоний пока закрывал на нарушение глаза — но лишь до той поры, пока не придет известие, что Траян выступил из Рима. А что император вскоре отправится в поход, было ясно всем.

Пришлось центуриону набрать у товарищей в долг — у Тиресия, Фламмы, даже у Оклация, после чего Кука отправился подыскивать комнатку в поселке. Расценки, конечно, здесь были не римские, но все равно Кука скрежетал зубами, до хрипоты торговался, ругался, грозил, наконец сговорился на две жалкие клетушки: одна для женщин, вторая — кладовая и кухня, где должны были спать рабы.

Переезжать пришлось в спешке, потому что теплым апрельским утром явился к центуриону в дом Малыш и сказал, смущенно глядя в пол:

— Пришло письмо от Адриана. Траян назначил его командовать Первым легионом Минервы. Нас он всех берет к себе. Пришел приказ о переводе — почти весь наш «славный контуберний» отправляют к нему, только Луций Корнелий остается в Ракаи.

— Ты вроде как и не рад? — спросил Приск.

— Я думал… — Малыш замялся, — что так и пребуду при машинах.

— Как будто в Первом легионе Минервы нет машин! — хмыкнул Приск.

Малыш на миг опешил, потом расплылся в улыбке:

— А ведь правда!

Весна — лето 858 года от основания Рима

Долина Бистры

Легион Везины — как гордо именовал пилеат свое соединение, взял штурмом лагерь на Бистре и вырезал весь гарнизон. Подобрались даки к укреплениям еще до рассвета, когда небо на востоке только-только начало светлеть, а всю долину наполнял густой белый туман. Даки ринулись на штурм, засыпав стены лагеря стрелами и подкатив сразу к двум воротам тараны. Один из караульных что-то успел прокричать, прежде чем стрела сбила его с башни. Но сигнал на подъем еще не звучал, и, хотя несколько мгновений спустя в лагере подняли тревогу, загорелся заранее приготовленный на случай ночной атаки стог сена, но поздно было играть трубам, поздно надевать лорики и хвататься за мечи — створки ворот с грохотом рухнули, и лагерь смертной волной затопили даки. Всех, кто находился внутри стен, вырезали — всех до единого, включая рабов и прислугу. Лагерь жечь не стали, но убитым отрезали головы и унесли с собой — выставить на копьях как свидетельство славы. А тела оставили на добычу лесному зверью, что не замедлило пожаловать на пир.