— Умер. Принял яд.

— Смело, — только и сказал Кука.

— Точь-в-точь Катон Утический, — тут же попробовал найти подходящую аналогию Фламма. — Правда, Катон поразил себя кинжалом… Но это неважно, яд или кинжал, главное: Гней Помпей Лонгин умер за Рим!

— Заткнись, — сказал Тиресий.

Он повернулся и зашагал обратно по следу в снегу.

— На, глотни! — Кука протянул Приску свою флягу.

Центурион не отказался. Вино было теплым и почти неразбавленным.

— Я устал, — признался Приск. — Смертельно…

— Не раскисай. Пошли! — Кука хлопнул его по плечу. — Хорошо бы до темноты попасть в лагерь.

— В лагерь?

— В лагерь на Бистре. Мы там зимуем.

— Хорошо устроились?

— Хуже чем в Байях, — вздохнул бывший банщик Кука. — Но терпимо.

* * *

Кука, побывавший в этих горах в начале зимы, воображал, что знает все о здешних морозах. Ошибся. Лагерь на Бистре был тем хорош, что помещался в долине, замкнутой на западе горами близ Тапае,[79]но стоило чуть-чуть сунуться выше, как тут же ледяной ветер бил в лицо, да так, что дух перехватывало. Пустившиеся за Приском в погоню товарищи так и застряли на зиму в лагере на Бистре. Успели, правда, отослать с почтой сообщение в Дробету, но получил ли его военный трибун, неведомо.

А когда невдалеке от лагеря показался отряд варваров, Тиресий заявил, что это весточка от Приска. Даки шли быстрым шагом — двенадцать человек плюс командир. Закутанные в длинные плащи, они двигались при том при всем необыкновенно быстро. Все они были вооружены мечами и луками, правда, щиты имелись лишь у двоих, а доспехов — ни у кого. Караульным, переполошившим лагерь тревожным сигналом, почудилось, что вдали мелькнул еще один отряд, но остался под прикрытием заснеженного леса. Первый же отряд остановился в полете копья из катапульты от ворот, и вперед двинулся лишь один дак — для переговоров. Пройдя до ворот полпути, он остановился и крикнул:

— Я послан царем Децебалом к вам с вестью.

Ворот ему не открыли. Но и стрелять не стали.

— Подойди и говори, с чем пожаловал! — приказал караульный.

Римлянин даже не высунулся наружу из башни у ворот — трусил.

Зато дак легкомысленно приблизился, нимало не заботясь о том, что со стены в него могут целиться лучники.

— Мы потеряли одного из наших в пути. Не проходил ли тут за последние два дня человек в дакийской одежде, похожий на римлянина?

— Мы никого не видели — ни римлян, ни даков, — отвечал караульный.

— Это Приск, — шепнул Кука Тиресию, наблюдавший всю сцену со стены и слышавший весь разговор-перекрик. — Руку готов отрубить — это Приск.

Тиресий кивнул, а дак постоял немного и ушел назад к своим.

Кука со стены следил, что эти тринадцать будут делать дальше. Даки недолго совещались, потом повернулись и ушли назад.

— Пойдут по течению Стрея к Марису, — решил Кука.

— А что мы? — спросил Оклаций, забравшийся вслед за друзьями на стену.

— Пойдем искать Приска. Но пусть сперва эти подальше уйдут.

В путь они вышли уже во вторую дневную стражу и через два часа встретили Приска.

* * *

Да, это было удивительным совпадением — никак не меньшим, чем встреча с Архелаем: его друзья — Кука, Тиресий, Молчун, Оклаций и Фламма оказались в лагере на Бистре.

Письмо Лонгина Приск отдал военному трибуну, что командовал в крепости. Измученный дорогой и раненый, центурион тут же получил от трибуна разрешение отдохнуть пять дней и ни в каких военных делах лагеря не участвовать.

Друзья отвели его в свою казарму: бенефициарии жили отдельно в деревянном домике — правда, комната на всех была общая, но просторная, с большим очагом у стены. Запасливый Кука раздобыл горшки и кувшин, аккуратно расставил на полке подле очага. На столе во время обеда даже красовались серебряные кубки, неведомо как попавшие в распоряжение Куки. Приск наелся до отвала бобовой кашей, от вина отказался — глотнул лишь горячей воды и потребовал у друзей перо, чернильницу и пергамент. Фламма тут же открыл свою сумку и извлек требуемое на свет: правда, кусок пергамента ему пришлось отрезать от большого свитка.

— У меня тут важные записи, — признался Фламма, смущаясь.

Приск поправил масляный светильник на крюке, придвинул поближе стол и так около часа сидел, щурясь и склоняясь к обрывку пергамента чуть ли не носом. Все догадались: центурион Приск рисует, возможно, важную карту, но, как ни подкатывался к нему Фламма с вопросами, как ни язвил Кука — Приск не проронил ни слова.

Закончив рисунок, Приск тут же лег спать. На другой день он проснулся поздно, уже вторая дневная стража миновала, а заботливый Фламма сготовил бобовую кашу с салом. После трапезы центурион первым делом тщательно проверил, не сможет ли кто-то подслушать их разговор, и, убедившись, что ни в соседних комнатах, ни вообще в казарме никого нет, запер на засов наружную дверь и приступил к рассказу:

— В Сармизегетузе я встретил одного человека. Римлянин, бывший фабр. Назвался он Марком Монтаном, и мы с ним вместе бежали из плена.

— Марк Монтан, какое-то знакомое имя… — заметил Тиресий. — Не так ли прозывался тот парень, что явился к Траяну накануне последнего сражения с Децебалом? Его потом все, даже вьючные мулы, величали героем, — заметил Тиресий.

— Судя по всему, тот герой взял себе фальшивое имя… — Приск кратко рассказал о своих догадках друзьям. Имя Авла Эмпрония его друзьям было хорошо знакомо. Но то, что дакийский герой, как иногда именовали перебежчика Марка Монтана, оказался на самом деле Авлом Эмпронием, — такого никто из них представить не мог.

— Постой-постой, ты должен был его видеть… — напомнил Кука. — На праздновании победы, когда ты лично пришиб этого клятого Нонния.

Приск покачал головой:

— Может, Эмпроний и был на этом празднике, да только я его не приметил, не до того было.

— Значит — здешний Монтан фальшивый, а тот настоящий? — подал голос Фламма.

— Похоже на то. Но не это главное… То есть для меня это очень важно, ибо я должен отыскать и наказать предателя. Но для вас… — Приск сделал заметную паузу. — По дороге Марк Монтан рассказал мне удивительную вещь — будто бы в горах даки зарыли огромный клад — никак не меньше, чем пятьсот тысяч фунтов золота и вдвое больше серебра.

— Ого, так прямо и сказал — пятьсот тысяч? — недоверчиво спросил Кука. — Сколько же это ауреев? — Он сосчитал мысленно, но вслух цифру не в силах был произнести.

— Может, пять миллионов? — заржал Оклаций.

— Тише! — шикнул на него Приск. — Монтан сказал, что всех римлян, которые закапывали клад, убили. А там народу, судя по всему, было немало. Уцелели только двое: он и еще мерзавец Авл Эмпроний.