Почему она пришла к нему?

Он присел на край кровати. Трудно было совместить ее с Доном Филдом. Дон был такой неуклюжий, старомодный. Его бросало от одного бессмысленного занятия к другому: он охотился за старой дженетовской записью «Нью Орлианз Ритм Кингз», зачитывался давно забытой научно-фантастической серией в допотопном журнале «Эйр Уандер Сториз», ходил в одно и то же занюханное кафе потому, что там было мало народу и подавали какой-то особый соус. Все, что он делал, было наособицу, похоже на культ.

Зато эта девица явно в курсе всех последних тенденций. Может быть, Дон ее мимолетное увлечение. Трудно сказать. Дон никогда раньше о ней не говорил.

Наблюдая за ней в ожидании, когда она проснется, Верн закурил сигарету.

В жизни Верна Тилдона случалось немало бед. Как у большинства малорослых мужчин. Коротышку всегда тревожит то, на что высокий попросту плюет. Как цвета за пределами обыденного спектра невидимы для человеческого глаза, так и многие проблемы Верна были незаметны для окружающих.

Он вырос в Вашингтоне, Ди Си. Большая часть его детства прошла среди унылых заснеженных улиц и пустырей городишки Джексон Хайтс, под боком у настоящего города. Зимой он и его брат катались на санках. А когда на улицу было нельзя, играли дуэтом на пианино. Подростком он даже не вспоминал о нем. Переключился на гобой, на котором играл в школьном оркестре.

Потом бросил и гобой тоже. Он глупо выглядел, играя в школьном оркестре. К тому же репетировать нужно было днем, когда другие ребята слонялись по городу, а еще время от времени надо было надевать ярко-красную с золотом форму школы, в которой он походил на билетера из кинотеатра. После школы он чаще всего был один. Едва заканчивалась репетиция, как он мчался в музыкальный магазин слушать пластинки.

В том возрасте он слегка заикался, как будто от возбуждения. От этого он был робок с людьми.

Брат окончил колледж и уехал из дома. Иногда от него приходили письма. Верн много читал и одно время тоже думал продолжать учебу. Но в девятнадцать, когда он окончил школу, отец убедил его в том, что было бы совсем неплохо подзаработать для начала немного деньжат. На семье уже давно лежит тяжелое бремя – не мешало бы помочь. И он поступил в бухгалтерский отдел большого универсального магазина, где перепечатывал ежемесячные отчеты и опорожнял корзины для бумаг.

Девятнадцатилетним парнишкой, который все еще страдал заиканием и иногда, берясь за гобой, выдувал из него пару мелодий, он повстречал девушку-одногодку, которая любила книги и музыку достаточно для того, чтобы между ними возникла временная связь. Она была высокой блондинкой, с волосами как спелая пшеница. Ее родители приехали со Среднего Запада. У нее были синие глаза и мягкий, задумчивый голос. Вдвоем они гуляли, читали, ходили на воскресные концерты. И планировали будущую совместную жизнь.

Однажды в дождливый вечер, когда родители ушли в кино, Верн с девушкой поднялись наверх, где, непрестанно хихикая, перешептываясь и то и дело боязливо поглядывая в окно, они с колотящимися сердцами задернули шторы и забрались в маленькую деревянную кровать, в которой Верн спал с детства. Там, в этой комнате, где еще живы были его марки, модели самолетов – свидетели и спутники его недавнего детства, – где молча стоял в углу гобой, Верн и девушка лежали, обнявшись, сердце к сердцу, колено к колену и дрожали, крепко сжимая друг друга.

Снаружи лил дождь. Шуршали шины автомобилей. Комната была тиха, не считая тех звуков, которые они производили сами. Сначала девушка была сдержанна, боязлива и холодна. Но потом, когда все вроде бы кончилось и он уже думал вставать, с ней произошло что-то странное, чего он так и не понял. В одно мгновение ее напряженное тело расслабилось, холодность испарилась. Его притянуло назад и с силой прижало к ее обжигающе-горячему животу, напрягавшемуся в конвульсиях, от которых его избавило лишь внезапное возвращение семейства и необходимость срочно натягивать на себя одежду.

Он был спасен. Его отец повез ее домой, Верн и девушка всю дорогу молчали. После того случая их отношения постепенно сошли на нет.

Он продолжал работать в бухгалтерии. Мысль об университете уходила все дальше. В двадцать один год он встретил другую девушку. Она была высокой, спокойной и темноволосой. Ее сокровище продавалось дорого, он в одночасье обнаружил себя женатым обитателем однокомнатной квартирки, где в ванной постоянно сушились лифчики и панталоны, в кухне пахло крахмалом и разогретым утюгом, а ночью на соседней подушке неизменно оказывалась ее кукольная голова в бигуди.

Брак продлился несколько месяцев. Где-то между ним и Второй мировой войной – он так и не вспомнил, когда именно, – мысль о колледже окончательно выветрилась из его головы и была забыта. Как только это случилось, гобой навсегда перекочевал в чулан. Заикание тоже прошло, а еще он отпустил маленькие черные усики. Но, когда он закуривал сигарету, его руки по-прежнему дрожали, в движениях оставалось слишком много суетливого и резкого.

И тогда на помощь приходил алкоголь. Алкоголь показывал ему смешную сторону событий, которые обычно заставляли его уходить в себя на много дней. С его помощью он обнаружил, что может поквитаться с людьми, его быстрый язык и насмешливый ум не щадили никого. Холодная жесткость начала прокрадываться внутрь него, звучать в его словах. Жесткость сослужила ему хорошую службу, это было полезное качество.

Когда началась война, он пошел в армию. При его росте и комплекции толку с него было мало, но в те дни не бросались парнями, у которых хорошо варит котелок. И он закончил войну, обучая других тому, чего не умел сам.

Усики исчезли, зато он узнал, сколько может выпить прежде, чем дойдет до точки невозврата. Волосы поредели. Стали мягкими и тонкими. Он надел очки в роговой оправе и открыл для себя французские манжеты. Музыка, которую он когда-то играл на гобое, была почти забыта. Почему-то разреженный воздух классических высот обострял в нем чувство изоляции и одиночества, дистанция, которая отделяла его от желанной цели, стала еще больше. Что это была за цель? Он и сам не знал. Никому и ничему он не позволил бы стать у себя на дороге, если бы только знал, где эту дорогу найти.

Но человек не может все время думать о том, что так и не нашел свой путь, свою нишу, свою колею и свою компанию. Рано или поздно он просто перестает беспокоиться. Верн снова женился. Девушка попалась полная и осведомленная, раньше она работала секретаршей у очень важных людей. В ней он находил напор и целеустремленность, которых у него самого не было. Она точно знала, чего хочет от жизни: муж, дом, кухня, мебель, тряпки. Круг ее общения был узок и мал и так же тверд и негибок, как ее лакированные красные ноготки.

Все, что Верн еще сохранил в памяти о музыке и книгах, моделях аэропланов и его яркой форме, похожей на театральную, скоро испарилось. Рядом с Анной музыка, книги, идеи были вполне реальны, вот только существовали они лишь как средства для достижения иной цели. Он поймал себя на том, что снова прислушивается к своей внутренней мелодии, составлявшей когда-то неотъемлемую часть его самого.