Рыдник перечитал бумагу несколько раз, потом вынул зажигалку, щелкнул колесиком и поднес ее к бумаге. Та вспыхнула и догорела уже на бетонных ступенях.

– Нет у тебя доверенности, – сказал Рыдник.

Халид молча смотрел на чекиста. По щекам его ходили желваки.

– Слушай, Халид, – спросил Рыдник, – а если бы я на твою землю приехал? Если бы я на твоей земле разборки устраивал, дань собирал, чеченок лапал, как это будет?

– Этого не будет, – сказал Халид, – овца волка не кушает.

Рыдник ударил чеченца так, что тот полетел со ступеней кубарем. Тут же на его людей кинулись спецназовцы.

– Лежать! Бояться!

Халид молча лежал подбородком в луже, пока чекисты шмонали его. На смуглом запястье платиновым светом сверкал пятидесятитысячедолларовый «Патек Филипп». Егорка Осокин, примерившись, ударил прикладом автомата, и Халид закусил губу до крови, когда запястье треснуло вместе с часами.

Из кармана чеченца вытащили два грамма чистого кокаина, из машины – незарегистрированный ствол.

– Здесь тебе не Чечня, – сказал Рыдник, когда Хасаева сажали в оперативную «Волгу».

Собрание прошло без сучка без задоринки. Пищиков проголосовал так, как обещал.

* * *

Данила Милетич позвонил Пищикову спустя неделю после собрания. Когда Пищиков явился в директорский кабинет, Милетич был не один. Вместе с ним был прокурор района и подполковник ФСБ Савелий Рыдник.

– Привет, ребята, – сказал Пищиков, – я тут кое-что хотел обговорить.

– Я тоже, – сказал Милетич. – Вот тут у меня документы. Некое ООО «Варус» семнадцатого апреля позапрошлого года поставило заводу в оплату нефтепродуктов тапочки резиновые по цене сорок долларов пара. Тапочки провалялись на складе полтора года и три месяца назад были отданы, как неликвид, на реализацию обратно тому же ООО «Варус» по цене двадцать центов пара. ООО «Конт» забрало с завода семнадцать тысяч тонн мазута и не расплатилось. ООО «Истрик» забрало с завода шестнадцать тысяч тонн керосина и не расплатилось, ООО «Мелань» забрало с завода…

– А я тут при чем? – не выдержал Пищиков.

– При том, что это твои фирмы.

– Да вы…

– Я не потерплю бардака на своем заводе, – не повышая голоса, продолжал Милетич, – я не потерплю, чтобы фирмы, зарегистрированные по паспорту покойника, забирали мазут и не платили за него; я не потерплю, чтобы на заводе до проходной не платили зарплаты, а чеченские бандиты за проходной забирали выданный в счет зарплаты магнитофон. Я не потерлю, чтобы какие-то уроды палили по резервуарам ниже уровня жидкости и ввинчивали в местах пулевых пробоин шланги, по которым они сцеживают бензин. Этого больше не будет. Халид в тюрьме и там и останется. Мезенцев улетел в Корею и в России в ближайшие годы не появится. А у тебя два варианта.

И с этими словами Милетич положил перед Пищиковым два листа бумаги.

– Вот это – постановление о твоем аресте. Вот это – договор о продаже акций завода. Ты его подписываешь сейчас, и я перевожу тебе триста тысяч долларов. Выбирай.

– Триста тысяч? За двенадцать процентов? – завопил несчастный Пищиков.

– Я позову налоговую, она их арестует и продаст мне за десять тысяч.

– Триста тысяч? Этот завод перерабатывает одиннадцать миллионов тонн нефти в год!

– Вы довели завод до такого состояния, что все, что он перерабатывает, идет ему на собственные нужды.

– Но это же я сдал вам Мезенцева!

– Вот именно, – сказал Рыдник. – Предатели дорого не стоят.

Делать было нечего: Пищиков в тот же день продал акции.

* * *

Прошло шесть месяцев.

Обстановка на заводе решительно переменилась. Ни одного литра бензина больше не уходило с завода без предоплаты. Ни один посторонний дилер не имел права прийти на завод со своей нефтью для переработки. Если у дилера была нефть, ее покупала фирма Милетича и Сурикова – «Росско». Если дилеру был нужен бензин, он покупал его у «Росско». Милетич продал четыре миллиона пар белых китайских носочков, валявшихся на складе в оплату за ГСМ, гостиницу у моря и роскошное охотничье хозяйство с мраморными банями и вертолетной площадкой, выстроенное Мезенцевым для гостей завода. Обустройство хозяйства и гостиницы обошлось голодающему заводу в сто миллионов долларов, и еще пятерку под них списывали ежегодно.

Зарплату рабочим наконец выплатили. Долги перед краевым бюджетом реструктуризировали. Чудовищную задолженность по электроэнергии Данила обменял по какой-то фантастической схеме, лежавшей в серой области между гениальным и мошенническим. Дольше всех сопротивлялся мэр Кесарева. У него был свой интерес в бандитских структурах, торговавших топливом, и когда мэр понял, что его интересу настал конец, он предъявил заводу все долги, которые тот скопил за то время, пока на нем хозяйничали подведомственные мэру бандиты. Понадобилось три уголовных дела и один инфаркт, случившийся у мэра в кабинете Рыдника, чтобы мэр заткнулся.

Данила работал по шестнадцать часов в сутки. Четыре часа у него уходило на сон, и еще два часа он посвящал своей дочке. Он всегда лично сам забирал ее из школы, приезжая за ней на бронированном «мерседесе» с охраной, и очень часто он отвозил ее на завод, где за кабинетом Милетича для Даши была оборудована маленькая комнатка.

Как-то вечером, – в нарушение обычного расписания, – Данила сидел в ресторане с девушкой, когда сбоку послышался легкий шелест платья. Данила повернул голову.

На пороге зала стояла его бывшая жена. Она была все так же красива, как в его памяти и как на фотографиях, которые присылала ему служба безопасности. Ее миндалевидные глаза, когда-то сводившие Данилу с ума, смотрели на него, как испуганные воробушки, и тонкие пальцы мяли носовой платок с синей каемочкой.

На ней было черное платье с узким вырезом у беззащитного горла, и в глубине этого выреза в ложбинке грудей пряталась тонкая золотая цепочка с агатом, которую Данила когда-то подарил ей в день свадьбы.

– Я… – сказала Вика… – Данила. Прости меня.

– За что? Я на тебя никогда не сердился.

Вика бросила взгляд на спутницу Данилы. Это была ослепительная белокурая блондинка лет восемнадцати; донельзя открытое платье спадало вниз тысячью золотистых нитей, и из-под него были видны пальцы с ноготками, выкрашенными в цвет платья и затянутыми в узкие ремешки босоножек.