Последняя пара была на борту канонерки «Храбрый» в Средиземном море, и доставка этих орудий во Владивосток стала целой эпопеей. Проще всего было бы пригнать «Храбрый» в Одессу или Севастополь, снять с него орудия и отправить поездом на Дальний Восток. Но по договору о проливах военные корабли России могли проходить их только по фирману (указу) султана. Причем корабли линии, броненосцы, только с царем, царицей, наследником престола или регентом на борту. Такова была плата за проигранную Крымскую войну.

Лишний раз донимать турок из-за канонерки МИДу не хотелось, так как предстояло выводить два броненосца, крейсер, миноносцы и с ними вспомогательные корабли. Поэтому пришлось гнать из Одессы в Пирей «Петербург» – самый быстрый пароход Доброфлота. В Греции, к моменту его прибытия, силами команды, с помощью лома, кувалды и такой-то матери орудия были демонтированы и подготовлены к перевозке. Демонтаж проходил под изумленными взорами местных жителей и обалдевшими наблюдающих офицеров Royal Navy с зашедшего «случайно» английского крейсера.

За три дня два двадцатитонных орудия были практически вручную сняты со штыров, отделены от щитов, размонтированы на части и тщательно упакованы для погрузки на борт «Петербурга», к которому тем временем пришвартовался еще и громадный учебный корабль «Океан». Пока команда «Петербурга» занималась эквилибром с пушками, на него с «Океана» перебрались со своими нехитрыми пожитками прибывшие на учебном корабле тихоокеанцы-сверхсрочники. По серьезным выражениям лиц моряков можно было понять, что дембельских настроений в их среде не наблюдается, что и не удивительно: потом именно они составили костяк команд спешно достраивающихся «Потемкина» и «Очакова».

Но часть «пассажиров» «Океана» на «Петербург» не попала. Некоторые, в основном артиллеристы, были направлены на «Орел» и «Саратов», которым предстояло вскоре стать вспомогательными крейсерами. В завершении суматохи на причальной стенке остались три 45-калиберных шестидюймовки с боекомплектом и щитами, а также металлоконструкции для подкреплений палуб и новых линий подачи, которые сгрузили с «Петербурга». Водворять их на канонерку предстояло силами ее экипажа, местного порта и прибывшей из Одессы бригады рабочих во главе с двумя инженерами.

Погрузка восьмидюймовых орудий заняла шесть часов, после чего русский пароход на всех парах понесся обратно в Одессу. Экономия на заказе дополнительных пушек обернулась потерей драгоценного во время войны времени и невозможностью нормально перевооружить остальные крейсера Владивостокского отряда, ибо попытка совместить в одном залпе орудия одного калибра, но разных систем, привела бы к головной боли управляющего стрельбой артиллерийского офицера, но никак не к дополнительным попаданиям.

«Варяг» и «Рюрик» вместо современных скорострельных и дальнобойных орудий с длиной ствола в сорок пять калибров вынуждены были довольствоваться пушками прошлого поколения. Единственным улучшением для них стали новые затворы, спешно заказанные Обуховскому заводу. С ними, по крайней мере, повышалась скорострельность орудий, но дальность стрельбы увеличить не было никакой возможности. Однако и на их изготовление требовался как минимум месяц…

Всю эту историю ни с того ни с сего вспомнил сейчас на борту «Лены» первый в мире оператор военной кинохроники Сашин-Федоров. Он услышал ее по пути через всю Россию от своего соседа по купе, лейтенанта-артиллериста со средиземноморским загаром, который и сопровождал орудия во Владивосток. И отвлекшись, Владимир Александрович чуть было не пропустил разворот «Богатыря» навстречу японцам, но удивленный возглас стоящего рядом командира корабля вернул его в реальность.

– И что, черт побери, они делают? – в голосе лейтенанта Рейна звучали ревность и обида: ведь кто-то дерзнул оказаться как бы не большим сорвиголовой, чем он сам.

* * *

Катаока умел считать не хуже Руднева. На мачте флагманской «Ицукусимы» взвился флажный сигнал, и три старых крейсера, усиленно дымя из единственной трубы каждый, стали удаляться от броненосца. «Чиен-Иен» медленно торопился вслед за ними, на случай, если понадобится прикрыть поврежденного товарища от «Богатыря». Весь следующий час японские крейсера неторопливо отрывались от своего тормознутого сотоварища и столь же медленно, но неприемлемо быстро для русских догоняли пленный транспорт.

Попавшие в них с «Богатыря» четыре снаряда никак не отразились на скорости тройки японских «инвалидных рысаков». С пятидесяти кабельтовых было никак не разглядеть, что одним из попавших снарядов была выведена из строя 120-миллиметровая пушка на «Мацусиме». Впрочем, она и так пока не могла стрелять из-за запредельного для нее расстояния.

Рудневу неохотно пришлось признать, что нужно или переходить к плану Стеммана, или снимать с транспорта призовую команду и торпедировать его. Еще раз взвесив все за и против, Петрович решил выбрать первое.

«Богатырь» резко ускорился до двадцати двух узлов и стал постепенно опережать японцев, забегая в голову их колонны. При этом он продолжал держаться на расстоянии около полусотни кабельтовых, так что на виде сверху казалось бы, будто русский крейсер идет по кругу вокруг японцев. Все это время каждые пару минут около «Богатыря» вставал столб воды от падения японского 320-миллиметрового снаряда. Так как ни один из них пока не упал ближе двухсот метров от крейсера, на них постепенно просто перестали обращать внимание, как на примелькавшуюся деталь пейзажа.

А затем случилось то, чего адмирал Катаока совсем не ожидал… «Богатырь», после очередного выстрела из пушки «Хасидате», рванулся на сближение. Творение германских инженеров под русским флагом неслось на противника по наиболее выгодному для него курсу – сближение с носа под острым углом. Этот маневр позволял «Богатырю» использовать всю артиллерию правого борта, но при этом выключал из боя почти все пушки японцев.

Артиллеристы «Ицукусимы» не успели отреагировать на внезапный разворот русского крейсера, и очередной снаряд-переросток рухнул в воду далеко за кормой «Богатыря». Теперь четыре корабля сближались с суммарной скоростью почти в тридцать узлов. Каждую минуту расстояние между противниками сокращалось на полмили, и через две минуты расчеты японских 120-миллиметровок наконец-то дождались своей очереди принять участие в бою. Только вскоре командиру идущей головной «Ицукусимы» стало ясно, что шесть японских 120-миллиметровок (Бамс! Визг осколков по броне рубки, столб зеленоватого дыма на носу, так – уже пять…) – совершенно неадекватный ответ девяти русским шестидюймовкам. Он поднял сигнал «к повороту последовательно» и, не дожидаясь, когда следующие за ним корабли отрепетуют, что тот разобран, отдал приказ рулевому: «Право на борт!»

Через пять минут все три его корабля легли на новый курс и теперь могли вести огонь из шести орудий каждый. Однако Стемман, вполне резонно посчитав, что его задача временно выполнена, тотчас приказал отвернуть от противника. Действительно – японцы сейчас на курсе, который не приближает, а с каждой секундой отдаляет их от охраняемого транспорта, зачем терпеть огонь противника?

На сближении и отходе «Богатырь» добился пяти попаданий: четыре в «Ицукусиму», одно в «Хасидате». Правда, и сам получил два 120-миллиметровых снаряда. Итог вылазки – выиграно минимум сорок минут, «Ицукусима» потеряла еще одно орудие, другой снаряд, попавший в барбет, отрикошетил и разорвался на верхней палубе, исковеркав дефлектор и попортив шлюпки. Еще два разворотили ей борт в метре над ватерлинией. «Богатырь» отделался пробоиной у клюза в носу и взрывом на броне носовой башни.