Лиза помнит, когда пошла, помнит, как в семь лет её от лунатизма заговаривала какая-то старушка, а вот ночным недугом страдает хотя и крайне редко, но до сих пор.

Однажды она сбежала из детдома только из-за этой напасти…

А в показательном детдоме, где тревога перед комиссиями принуждает воспитателей шмонать по тумбочкам, по школьным сумкам, копаться в постелях воспитанников, Лизу охватил страх ночи!

Такого кошмара не испытывала она ни в одном из пройденных ею детдомов.

Нервы не выдерживают, и организм выдаёт свою тайну. Лиза становится изгоем!

Ею брезгуют. От неё отворачиваются. Только поэзия щадит её…

Но писать негде и не на чем! Надо запоминать. А это, по сути, тот же сомнамбулизм! Её отсутствующий взгляд, неверные ответы, непонятный шёпот, даже неопрятность… Так даются Лизе стихи:

Странно то, что после мокрой ночи страх покидает Лизу. Потому, знать, и не повторяется она. Но ребята уже заражены своим превосходством – не желают считать её равной. Для всех она – зассыха, идиотка, неряха…

А к ней приходит интерес – изображать из себя дурочку: ответно «лыбиться», будто над нею шутят, а не издеваются.

Её даже занимает то, как ребята «выгибаются» перед нею.

На краешке её сознания проявляется подозрение, что Небо к людям снизошло ограниченной массой духовной силы. И только за терпение человеку дозволено брать по заслугам от этого сокровища…

Вымысел такой ставит перед Лизою многое на свои места…

Но бывает, накатывает на неё такая безысходность, что появляются подобные строки:

Комната в ремесленном училище обставлена пятью солдатскими кроватями.

Ехидная Роза Вуйнич, прыщавая Валя Плесовских, вертлявая Гурьева Галя, простушка Люда Угланова и рохля Быстрикова Лиза вселены в одну комнату, поскольку прибыли из одного детдома.

Группа слесарей-сборщиков – СБ-9, а там и всё ремесленное училище (только не в первый день) узнаёт, что в числе первокурсниц имеется зассыха!

Конец августа.

По форме пришиты подворотнички на синего сатина платьях. К чёрным беретам прикреплены эмблемы – серп и молот. Петлицы рабочих бушлатов и парадных шинелей украшены металлическими буквами – РУ-14. Ноги девчат в хлопчатобумажных чулках и кирзовых ботинках…

Под надзором выбранного старосты первого сентября группа «чижиков» (так зовут ремесленников горожане) шагает в учебный корпус.

Уже выучена маршевая песня:

Строем – в столовую, в баню, в кино… Второкурсники уверяют, что такая муштра – только первое полугодие.

Чем кормят в столовой? А тем, на что Господь смотрит и плачет. Утешает одно: и весь рабочий люд в эти годы не жирует.

В учебном корпусе группу встречает классный руководитель, он же математик – Наум Давыдович Субботин, который с ходу объявляет девчатам, что Наум по-еврейски значит – пацан толковый.

Похоже, он лукавит насчёт еврейского толкования своего имени, но «пацан» действительно толковый, поскольку всё училище увлечено математикой.

Предметом, но не преподавателем.

В быту Наум – человек одинокий и выглядит много старше своих двадцати шести лет, поскольку неухожен и постоянно пахнет горошницей.

А у девчат – пора любви!

Относительно же математика – эта возрастная химия ни в какую реакцию не вступает. Женское чутьё подсказывает им, что Наум – всего лишь учитель.

Ему же самому хватает месяца, чтобы вникнуть в суть каждой ученицы.

Одного не может он понять: как общаться с нестандартной Быстриковой Лизой, чтобы не оказалась она в глазах девчат и того нелепей…

Казарменный уклад общежития никому не позволяет в свободные часы находиться в спальнях. Для того имеется красный уголок. А заболел – в изолятор. Хочется побыть одному – перебьёшься!

Какие уж тут стихи?! Да и бумаги нет. И писать нечем. Домашние задания делаются в учебном корпусе – коллективно.

Лизе остаётся надеяться на память: бродит лунатиком – шепчет, шепчет…

Водят в кино, один раз в две недели. Дорога идёт мимо книжного магазина. Лиза в строю – последняя. Есть возможность улизнуть.

И вот заведующая магазином уже позволяет ей навести порядок в кладовушке.

Странная штука – счастье: для него иной раз достаточно блокнота и карандаша. Но дома карандаш нечем зачинить, приходится грызть.

Роза Вуйнич ехидная, но не подлая, Пельдуска – всякая. Заражённая в детдоме слежкой, в училище она становится хроником. Поколотить бы её, но у Лизы на девчонок никогда не поднималась рука.

А тут Пельдуска видит в красном уголке Быстрикову, которая склонилась над блокнотом. Подкрадывается со спины, читает:

– Ой-ё-о! – трубит на всё общежитие. – Стихи-и! Хи-хи-хи! Стихушка нашлась…