До нашего времени дошла «Генеральная карта Екатеринославской губернии» 1821 года с надписью Пушкина на обороте: «Карта, принадлежавшая Александру Павловичу (Александру I. — В. С.). Получена в Симбирске от А. М. Загряжского 14 сент. 1833». О своих дальнейших планах Пушкин сообщил жене: «Я путешествую, кажется, с пользою, но еще не на месте и ничего не написал. И сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться».

Четырнадцатого сентября, в канун переезда Натальи Николаевны в город на новую квартиру, Пушкин сообщает из Симбирска: «Третьего дня, выехав ночью, отправился я к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Чорт его побери, дорого бы дал я, чтоб его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей — гляжу, нет ямщиков — один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой; по этой на станциях везде по 6 лошадей, а почта ходит четыре раза в неделю. Повезли меня обратно — я заснул — просыпаюсь утром — что же? не отъехал я и пяти верст. Гора — лошади не взвезут — около меня человек 20 мужиков. Чорт знает как Бог помог — наконец взъехали мы, и я воротился в Симбирск. Дорого бы я дал, чтоб быть борзой собакой; уж этого зайца я бы отыскал. Теперь еду опять другим трактом. Авось без приключений».

В письме от 19 сентября, уже из Оренбурга, Пушкин предупреждает упреки Натальи Николаевны: «Что, женка? скучно тебе? Мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж — то есть: уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит — я и в коляске сочиняю, что ж будет в постеле?» Там же, бранясь по поводу своего камердинера Гаврилы, Пушкин поминает добрым словом прежнего, Ипполита, и беспокоится, как жена справляется с прислугой в доме: «Свет-то мой Ипполит! кстати о Хамовом племени: как ты ладишь своим домом? Боюсь, людей у тебя мало; не наймешь ли ты кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить? Всё это меня беспокоит — я мнителен, как отец мой. Не говорю уж о детях. Дай Бог им здоровья — и тебе, женка». Заканчивая оренбургское письмо и обещая в следующий раз писать уже из Болдина, Пушкин шутливо утешает Наталью Николаевну: «Как я хорошо веду себя! как бы ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю — и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику. Знаешь ли ты, что есть пословица: На чужой стороне и старушка Божий дар. То-то, женка. Бери с меня пример».

Первого октября 1833 года, в воскресенье, Пушкин достигает наконец Болдина. На другой день он пишет жене: «Что с вами? здорова ли ты? здоровы ли дети? сердце замирает, как подумаешь. Подъезжая к Болдину, у меня были самые мрачные предчувствия, так что не нашед о тебе никакого известия, я почти обрадовался — так боялся я недоброй вести. Нет, мой друг: плохо путешествовать женатому; то ли дело холостому? ни о чем не думаешь, ни о какой смерти не печалишься…»

Пушкин опасается: «Того и гляди, избалуешься без меня, забудешь меня — искокетничаешься. Одна надежда на Бога да на тетку…» — и, в свою очередь, успокаивает жену: «Честь имею донести… я перед тобою чист как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами — а на молоденьких засцых шестидесятилетних и не глядел». Заканчивается письмо выражением намерений: «Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и п[73] к тебе с добычею. В воскресенье приходит почта в Абрамово, наде письма — сегодня понедельник, неделю буду его ждать. Прости — оставляю тебя для Пуг».

Наталья Николаевна Гончарова (Пушкина). Рисунки в рукописях А. С. Пушкина. 1830–1833 гг.

Ожидание вестей от Натальи Николаевны, оставленной Пушкиным в Петербурге в день начала очередного наводнения, и сожаление, что пропустил («прогулял») это зрелище, вызвало обращение к поэме, в центре которой находится описание знаменитого петербургского наводнения 7 ноября 1824 года, свидетелем которого поэт тоже не был, так как оно случилось в пору его михайловской ссылки. Перед начальным стихом «На берегу Варяжских волн» пометой «6 окт.» обозначено начало черновой рукописи поэмы «Медный всадник». В этот день Пушкин набросал 11 стихов «Вступления» и приступил к работе над следующей строфой. На листе с описанием наводнения у строк«…Челн по ней стремился одиноко» и под отдельно вынесенной и зачеркнутой строкой «В Европу прорубить…» нарисованы профили Натальи Николаевны. Особенно тщательно прорисован второй набросок, сделанный на заштрихованном фоне. Он близок к тому единственному портрету Натальи Николаевны, который был исполнен при жизни Пушкина А. П. Брюлловым. Так воспоминания о Петербурге слились с воспоминаниями о жене.

Через неделю, 8 октября, Пушкин, как и ожидал, получает от нее сразу два письма. Рассказы жены вызывают его беспокойство. «Не стращай меня, женка, — пишет он в ответ, — не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать, — и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, и я буду работать и спешить». По всей видимости, Наталья Николаевна не без умысла, чтобы вызвать ревность мужа и, быть может, заставить его поскорее вернуться, весьма добросовестно описала в этих письмах свою жизнь, не преминув упомянуть своих старых и новых поклонников. Не случайно Пушкин, рассказав, как ему работается, вновь переводит разговор на известия, полученные от жены: «Вот уж неделю, как я в Болдино, привожу в порядок мои записки о Пуг., а стихи пока еще спят. Коли царь позволит мне Записки, то у нас будет тысяч 30 чистых денег. Заплотим половину долгов, и заживем припеваючи. Очень благодарю за новости и за сплетни… Безобразов умно делает, что женится на к. Хилковой. Давно бы так.

Лучше завести свое хозяйство, нежели волочиться за чужими женами и выдавать за свои чужие стихи»[74].