— Обожаю эти слова, — сказал Каллум. — Запитанный кабель.

— Ты войдешь через «Лондон-Бридж», — продолжал Стивен. — Похоже, там можно пройти под Темзой через туннель. А я спущусь по лестнице. Подойдем к нему с двух сторон, возьмем в клещи. Не буду говорить, что это совершенно безопасный и вообще идеальный план. Но одно точно: только мы и можем его остановить, и только сейчас мы можем сказать заранее, когда и где он окажется. Почему-то же мы подписались на эту работу.

— Да потому что мы уроды, — ответил Каллум. — И нам крупно не повезло.

— Потому что мы можем делать то, чего больше никто не может.

— Но нам ведь ничего этого не рассказали, верно? Никто и не заикнулся, что один из наших бывших коллег двинулся головой и перестрелял всех остальных.

— А ты бы стал рассказывать? — просто спросил Стивен.

Мне редко доводилось строить планы штурмов и осад, но даже мне было ясно, что нет ничего хорошего в том, чтобы лезть через подвал на глубину в двадцать метров, в дыру, о существовании которой практически никто даже и не подозревает.

— Паршивый план, — наконец заключил Каллум. — Но я знаю, что, если я с тобой не пойду, ты попрешься туда один. Так что ладно, иду.

— Я пойду с вами, — сказала я.

Не скажу, что я очень храбрая, — скорее, я просто забылась на минутку. Может, храбрость в этом и состоит. Ты забываешь о своих заморочках, когда видишь, что кто-то другой в опасности. А может, у всякого личного страха есть предел и я его уже достигла. Как бы там ни было, я это ляпнула не просто так.

— Ни в коем случае, — быстро ответил Стивен. — Мы сейчас тебя где-нибудь припрячем.

— Это не выход, — ответила я. — Ни для вас, ни для меня. Ему нужна я. А если у вас ничего не выйдет, он до меня все равно доберется.

— Она права, — сказал Каллум.

— Она же ничего такого раньше не делала, — возразил Стивен.

— Да и вы почти никогда ничего такого не делали, — заметила я. — Каллум же сказал: это похоже на ловушку. Не получится у вас просто пробраться туда и загнать его в угол. Нужно, чтобы кто-нибудь его отвлекал.

— Она права, — повторил Каллум. — По-моему, у нас не разговор, а жесть, но она права.

— При этом она безоружна, — продолжал сопротивляться Стивен. — Третий терминус у Бу. И ей он понадобится, если он решит пожаловать в Вексфорд. Оставлять ее без оружия мы не можем.

— Хорошо, объясняю по-другому, — сказала я. — Я иду с вами. И я не спрашиваю вашего разрешения. Я не могу так жить. Я не могу жить, не зная, чем все это кончится.

Только я это произнесла, до меня дошло, почему на меня вдруг накатила такая отвага. Я не могла больше так жить — с этим моим даром, с этим пониманием, что за мной в любой момент может явиться призрак. Либо я положу этому конец, либо погибну при попытке это сделать.

Стивен на секунду уронил голову в ладони, потом отбарабанил на руле какой-то маршевый ритм. А потом снова включил сирену и ударил по газам.

В 1888 году Миллерс-Корт был темным аппендиксом Дорсет-стрит, известной как «худшая улица Лондона». И тринадцатый номер дома двадцать шесть по Дорсет-стрит имелся отдельный вход с Миллерс-Корт. Тринадцатый номер был даже и не комнатой, скорее клетушкой, отделенной хлипкой перегородкой, четыре на четыре метра, с разбитым окном. Внутри имелись кровать, стол, камин. Именно там утром 9 ноября 1888 года было обнаружено тело Мэри Келли. Нашел ее домовладелец, явившийся в десять сорок пять за платой. То был единственный случай, когда Потрошитель настиг свою жертву в четырех стенах, единственный случай, когда место преступления было сфотографировано. Жуткие снимки — Мэри Келли в ее тринадцатом номере — вошли в анналы истории.

Дорсет-стрит была такой выгребной ямой, что в двадцатые годы там просто снесли все дома, чтобы освободить место для нового рынка Спайталфилдс. Прямо на том месте, где когда-то находился номер тринадцать, построили склад, куда грузовики доставляли овощи и фрукты на продажу. В два часа утра 9 ноября текущего года там собралось почти пять тысяч человек. Они заполнили узкий проход между складом и многоэтажной автостоянкой, выплеснулись на окрестные улицы. По большей части, они пришли на всенощное бдение, которым собирались почтить всех жертв Потрошителя, как прошлых, так и нынешних.

Но были здесь и другие люди. Десятки репортеров что-то бормотали в работавшие камеры на десятках разных языков. Десятки полицейских, в форме и в штатском, смешались с толпой. Были здесь сувенирные лотки, заваленные футболками с надписями: «ДЖЕК СО МНОЙ НАВЕК» и «Я ПЕРЕЖИЛ 9 НОЯБРЯ И ПОЛУЧИЛ НА ПАМЯТЬ ТОЛЬКО ЭТУ ГРЕБАНУЮ ФУТБОЛКУ» (ниже — поддельное кровавое пятно). Были тут и разносчики, торговавшие горячими каштанами, газировкой, чаем, сосисками в тесте и мороженым. Зрелище во многом напоминало карнавал.

Никто не заметил, кто начал раздавать эти листовки. Они просто появились в толпе, люди передавали их друг другу совершенно бездумно. На листовках было напечатано всего четыре слова — ни призыва к действию, ни конкретных инструкций. Одна лишь простая, но странная фраза.

Через несколько минут, для пущей убедительности, с неба хлынул целый поток таких листовок. Моросящий дождь намочил их, сделал липкими и тяжелыми — многие, спускаясь, прилипли к стенам домов. Все глаза обратились к многоэтажному гаражу на заднем плане. Листовки продолжали падать, хотя никто их не бросал. А они все летели и летели, пачка за пачкой.

Одна из организаторов акции отлепила листовку от стены, прочитала.

— Что это? — спросила она. — Чья-то неумная шутка?

Поскольку автостоянка находилась примерно на том месте, где Потрошитель совершил свое пятое убийство, ее закрыли и заперли на эту ночь. На первом этаже дежурили несколько полицейских. Проникнуть на верхние этажи было невозможно. Однако листовки летели именно оттуда. Последовали переговоры по рации, группа полицейских была отправлена осмотреть все уровни и выяснить, кто там находится. Еще двое сотрудников полиции дежурили в офисе — они в замешательстве смотрели на экраны, передающие изображение с камер видеонаблюдения. Они видели, как листовки вылетают из окна, но не видели, кто их бросает. То и дело поступали донесения: «Первый уровень: чисто», «Второй уровень: чисто».

Внизу, на улице, репортеры таращились на сыплющиеся с неба листки бумаги. Объективы камер повернулись вверх, чтобы запечатлеть это зрелище. Хоть что-то необычное, хоть что-то нарушило тоскливое ожидание каких-то событий, непрекращающуюся болтовню репортеров и бесконечную череду однообразных кадров: проезжающие по улице полицейские машины.

Только один человек в толпе видел, кто бросает листовки. Человеком этим была семнадцатилетняя Джесси Джонсон, которая за три дня до этого пережила анафилактический шок — аллергическая реакция на съеденный арахис. Она видела женщину в военной форме образца 1940 года: высунувшись из окна на одном из уровней, та бросала в воздух листки бумаги.