Куда сравнивать галоп легкой кавалерии и аллюр тяжеловесов, на который они не каждый день в настроении!

Помощь пришла неожиданно и сначала даже не показалась помощью. Вспугнув флегматичную пару, откуда-то справа, из лощины выскочили из мрака, как из дыма, две верховые лошади каурой масти:

– Месье шпионы! И на этом вы думаете доставить ваши срочные известия? – весело прокричала, казалось, одна из них.

Впрочем, только казалось, пока пара каурых не попала в пятно света.

– Но как вы здесь, шевалье? – отчаянно натягивая вожжи, прохрипел Соколовский.

– Я гарантировал вам безопасность и, видит Бог, слово Филиппа Шарле стоит даже присяги императору! – салютовал капитан белой перчаткой. – Садитесь и убирайтесь, пока долг не победил во мне испарений бургундского.

До тайного лаза – контрминой галереи, указанной штабс-капитану «обер-кротом» Мукомоловым, – они донеслись вихрем.

Севастополь,

квартира куратора Интендантской службы ставки

главного командования – статского советника Запруды,

на следующий день после взятия неприятелем

ложементов IV бастиона

Пальцы статского советника неприятно и холодно мокли, и он все вытирал их платком, заодно пряча в нем и предательскую дрожь их, когда стоял у окна, узкого, как крепостная бойница.

Впрочем, дрожь можно было списать и на ужасающее грохотание – грохотание, сотрясавшее дом, да и весь город, похожий теперь на руины легендарной Помпеи, увековеченной Брюлловым.

Багровые и золотые всполохи озаряли окно то и дело, небо сплошь затянуло черными и белыми дымами, так что руины улиц с раннего утра были в сумеречной тени.

– Мстят, канальи, за то, что вчера только тем и довольствовались, что захватили трижды порушенные ложементы, – рассеянно бормотал Иона Илларионович, занятый, на самом деле, только недоумением своим.

Было отчего недоумевать старому казнокраду: «Как вышло, что не предупредили ни в ставке, ни в интендантской службе, что вот… к вам едет ревизор?! Вот уж где истинно канальи! Где такое видано было, чтобы ревизор – и почти наверняка тайный жандарм III отделения личной его величества Канцелярии – в самом деле явился инкогнито? Всегда сыщется какой-нибудь Добчинский или Бобчинский, который вперед все пронюхает, прознает, разведает и непременно доложит. А тут прямо как у классика – немая сцена, причем прямо у советника в кабинете!»

Ревизор ведомства Канкрина (финансового) и он же – жандарм III отделения тем временем безмятежно разглядывал свои холеные ногти, помещаясь в кресле времен Людовика. В гостевом кресле, но с такой хозяйской вальяжностью, будто это не он, а Иона Илларионович у него на приеме и не знает теперь, какую за какую ногу ему забросить и стоит ли вообще закладывать, а не прилипнуть с краешку.

Физиономия под белыми скульптурными локонами, как у зажравшегося римского сенатора, была нагла до неприличия, и белая же борода тоже казалась сенаторская, но по-русски.

«Нет, точно николаевский выкормыш, жандарм, – хмуро глянул на незваного гостя статский советник. – Поди, прославился мастерством в „заплечном деле“, выбился. Развелось таких в последние годы правления царя-фельдфебеля. Особенно в этом его старом нововведении – III отделении, наводившем ужас на всю Россию».

Уж кто-кто, а господин статский советник как никто знал, что палаческий призрак этого заведения нависал в первую очередь не над головами инакомыслящих, а над головами старшего чиновничества. Ведь только Николай I ввел в обыкновение судить и преследовать не каких-то там якобинцев, а самых что ни есть «столпов Империи» – чинов высшего ранга, вплоть до министров и губернаторов. Когда такое видано было?! Вот уж действительно следовало иметь ум фельдфебельский, чтобы таким манером следить за порядком в государственных делах! А коли возьмешь из казны какого-либо невинного лишку на мильон-другой, так и в Сибирь загонят. Посредством таких вот опричников.

– Я натерпелся такого, что сегодня уж думал – отдам Богу душу, – лениво заметил пресловутый «опричник». – Так бомбят… С чего бы?

И не скажешь по нему, что пробирался сейчас под градом осколков и кабы даже не пешком, – на что уж привычны кони севастопольские до бомбежки, но и те, пожалуй, не упомнят такого светопреставления, что со вчерашнего вечера творится безостановочно.

Иона Илларионович оживился, впрочем, довольно фальшиво:

– Да с того бомбят, что вчера союзники предприняли отчаянное наступление на IV и V бастионы, надеясь предварительно подорвать их минами, заложенными загодя, да наши о том проведали, и саперы Мукомолова сверху подорвали галереи пороховыми зарядами, – он торжествующе воздел руки, видимо, благодаря Господа за чудесное избавление. – Говорят, даже пришлось те заряды под носом у неприятеля подогнать в телегах и кое-кто из саперов поплатился за столь рискованную экспедицию жизнью.

В частности, поплатился добродушный выкрест из евреев – флотский мичман Коган – об этом не по слухам, но точно знал штабс-капитан Пустынников. Идея с подрывом была Когана, Аарона-Антона. Указав на то, что взрыватели союзников большей частью на бикфордовых шнурах, а не на электрике, он предположил, что достаточно будет ударами сверху только присыпать те бикфордовы шнуры, чтобы подрывы не состоялись. Они и не состоялись. Подступив к одному из мест, указанных в газете, принесенной штабс-капитаном и гвардии поручиком «из гостей», мичман в последнюю минуту хотел было даже отогнать своих нижних чинов, чтобы самолично произвести обрушение галерей, не надеясь на дистанционный подрыв – местность не позволяла. А те его гнали… Так вместе и погибли.

Штабс-капитан Пустынников прикрыл глаза рукой, пытаясь по обыкновению почесать шрам, где всегда в минуту волнения слишком билась почти обнаженная жилка. Только по шраму сейчас и можно было наверное опознать Илью в этом «обрюзглом» от ваты за щеками старце, с расчесанной волнистой бородой из парика а-ля Людовик XIV, с крашеными волосами. Ох как трудились над «образом» обитательницы заведения мадам Блаумайстер, руководимые самим Ильей.

– Ладно, – остановил он чрезмерный патриотический порыв сенатора голосом, чуть приглушенным из-за ваты. – Вернемся к нашим делам, коих у нас, если по пунктам, то три, – и каждый пункт он с пугающей выразительностью подчеркнул, звучно шлепая по столу папками с гербовыми печатями.

Каждый такой шлепок в душе безбожно проворовавшегося чиновника отозвался, точно удар мясника по сырому мясу.

– Дело о продаже в английский госпиталь корпии и прочих перевязочных средств, закупленных вами за личные средства на нужды собственного лазарета ставки главного командования, – это раз, – весомо произнес Илья, отодвигая первую папку.

– Дело о краже тысячи бутылок французского вина с вульгарным их переливанием в прачечные корыта – два.

С каждым таким объявлением морщинистое лицо куратора вытягивалось все более, так что вскорости и морщины могли разгладиться: «Издевается, что ли?» В каждом из таких дел куратор по интендантству главного командования выглядел никак не обвиняемой, а скорее потерпевшей стороной. Его же личные деньги оприходовал снабженец лазарета! У него, в конце концов, какой-то пьяный штабс-капитан со своими гренадерами сливал в кадушки французские «Шато Марго», предназначенные для штаб-офицеров. Да и последний факт, извольте…