А на самом-то деле — и здесь мы переходим уже к пунктутретьему — писателя всю жизнь томила мечта о легкой, безответственной интрижкес какой-нибудь веселой давалкой. Вроде той милой грешницы, которая говорит в«Братьях Карамазовых»: «Qa lui fait tant de plaisir et a moi si peu de peine!»— «Это доставляет ему такое удовольствие, а мне так мало стоит». И мечта эта,кажется, в конце концов осуществилась. Помнишь, доченька, я тебе рассказывалпро некую госпожу Браун, в судьбе которой Федор Михайлович принимал живейшееучастие? Как ее звали-то, смешное такое имя, не припомню. Память стала ни кчерту. Помнишь про мадам Браун?

Саша покачала головой, и Филипп Борисович сделал вид, чтоужасно расстроился.

Ну как же! Авантюристка, бывшая проститутка. Пошлялась побелу свету, побывала замужем за английским матросом, откуда и экзотическаяфамилия. Потом вернулась на родину, сошлась с журналистом Горским. Он пилзапоем, семья бедствовала, и Федор Михайлович оказал бедной женщинематериальную поддержку. Я-то тебе рассказывал эту историю как пример душевногоблагородства нашего гения. Но, похоже, она перед ним в долгу не осталась. Браунэта была дамочка прямая, без предрассудков. Сохранилось ее письмецо, в которомона без экивоков извещает благодетеля о своей готовности на всё: «Удастся лимне или нет отблагодарить вас в физическом отношении» — так и пишет. Уверен,что Федор Михайлович не оплошал. Он давно мечтал о чем-то вроде этого.

Взять хоть эротическую фантазию из романа «Игрок» про то,как учитель Алексей Борисович (автопортрет писателя) вдруг выигрывает кучуденег в казино и покупает на них красотку-француженку. Восхитительная сцена!Кокотка Бланш лежит в постели и высовывает ножку (про этот особенный пунктикФедора Михайловича я уже говорил).

«— Ну же! Хочешь увидеть Париж? Скажи, наконец, что такоеoutchitel? Ты был очень глуп, когда ты был outchitel. Где же мои чулки? Обувайже меня, ну!» Она выставила действительно восхитительную ножку, смуглую,маленькую, не исковерканную, как все почти эти ножки, которые смотрят такимимиленькими в ботинках. Я засмеялся и начал натягивать на нее шелковый чулочек.М-Не Blanche между тем сидела на постели и тараторила…»

Здесь Никино терпение лопнуло — он больше не мог выноситьэто отвратительное и, главное, бессмысленное словоблудие.

— Перестаньте издеваться! Саша такую муку выдержала! Выобещали сказать, где рукопись, а сами…

— Да я уже почти всё сказал. Осталось только про«Рорикон»… — Морозов засопел, не очень старательно имитируя оскорбленныечувства. — Хотел подать красиво, изящно, с выдумкой. Всю ночь готовился.Но раз вам невтерпеж, конец лекции скомкаю.

Он на несколько секунд замолчал, щурясь. Потом скороговоркойвыпалил:

— Нимфетка минус дурацкое уменьшительное плюс город,где родился император-эпилептик… Теперь уже совсем всё.

— Ч-что?

Николас и Саша переглянулись.

— Собирался сформулировать пояснее, но вы сами виноваты— перебили меня. Катитесь к черту, я спать буду. — Больной вытянул шею изаорал. — Санитар! В кровать хочу!

Больше они из маньяка ничего не вытянули.

Саша выглядела совершенно потерянной.

— Я ничего не поняла. Какие-то камешки, куда-тополетели… Что это такое?

— В стихотворении закодировано местонахождение тайника,где ваш отец спрятал перстень. Думаю, зарыл где-то, и никакой приметной вехирядом нет — иначе не понадобились бы все эти указания: влево, вниз, на восход.

— А рукопись? Лекция — это тоже была загадка? Но как ееразгадывать? — шепнула она, когда выходили из палаты.

— Ничего, как-нибудь, — с фальшивой бодростьюуверил ее Ника. — Это моя профессия. Пока не найду ответа, не сдамся.

Девушка вдруг ни с того ни с сего всхлипнула.

— Простите меня, я такая плохая… Меня Бог накажет, язнаю.

— Из-за трехсот долларов, что ли? — Фандоринполуобнял ее за плечо. — Так вот из-за чего вы себя ужасной грешницейсчитаете и всё у Бога прощения просите? А по-моему, вы святая. Честное слово.

Она вырвалась, побежала прочь по коридору, утирая слезы.

Таких девушек на свете больше нет, думал он, глядя ей вслед.Раньше, во времена Федора Михайловича были, но давным-давно повывелись. Лишьодна каким-то чудом уцелела.

— Гм-гм, — раздалось откуда-то сбоку глуховатоепокашливание.

У окна стоял сивухинский телохранитель, почти сливаясь скоричневой шторой в своем строгом костюме.

— Господин Фандорин… — Ну и взгляд — мороз покоже. — Олег Аркадьевич просит вас заглянуть к нему в палату.

И не дожидаясь ответа, пошел вперед. Ни тени сомнения, чтоНиколас может за ним не последовать.

Ника разозлился: надо же — «Олег Аркадьевич»! Не идти что лиза этим Азазеллой, пусть знает свое место. Но вспомнил худенькое личикомалолетнего «гения», и стало жалко паренька.

Пошел.

Спустились на первый этаж, пересекли широкий центральныйкоридор, зачем-то вышли во внутренний двор.

Оказалось, что «палата» спонсорского отпрыска — отдельноездание, разместившееся в глубине сада. Собственно, не здание, а что-то вродеангара, очертаниями и размером напоминающего крытый теннисный корт.

— Как же он тут без окон? — спросил Ника у спинытелохранителя.

Игорь не ответил. То ли счел ниже своего достоинства, то лине любил попусту болтать языком. Все равно минуту спустя посетитель увидит всёсам.

Наследник вольного каменщика устроился в гигантской «палате»своеобразно. Свет проникал сверху, через застекленный потолок. Вдольметаллических стен тянулась галерея, к которой вела легкая лестница. Там,наверху, всё было залеплено яркими афишами и постерами с изображением бэтменов,бекхэмов и прочих персонажей современного подросткового пантеона. Внизу же безкакой-либо системы и видимой логики была расставлена разномастная мебель иаппаратура: несколько столов, железные и кожаные стулья на колесах, компьютеры,акустические системы, еще какая-то техника. Два или три автомата с соками иколой, мини-мотороллер, всякий спортивный инвентарь, а на самом почетном местескалила зубы огромная пластиковая Годзилла.

Хозяин всего этого хлама сидел спиной ко входу исосредоточенно мастерил что-то на верстаке, время от времени сверяясь помудреной схеме на мониторе.