У каждого работника имелась табличка с именем — одно или два слова. ЧЕРНЫЙ НОСОРОГ. БЕЛАЯ ОСОКА. БЕЛОКЛЮВЫЙ ДЯТЕЛ. ПОЛЯРНЫЙ МЕДВЕДЬ. ИНДИЙСКИЙ ТИГР. ГОЛУБЯНКА. СЕВЕРОАМЕРИКАНСКИЙ КОРСАК.

— Имена, — сказал он Коростелю. — Они же из «Архаитона»!

— Не просто имена, — сказал Коростель. — Эти люди и есть «Архаитон». Все Гроссмейстеры. Перед тобою проект Беззумный Аддам, самая верхушка.

— Да ладно! Как они тут оказались? — спросил Джимми.

— Это гении гибридизации, — сказал Коростель. — Они это все придумали: микробов, поедающих асфальт, эпидемию неонового лишая на западном побережье, пухлокуриных ос и так далее.

— Неоновый лишай? Я о таком даже не слышал, — сказал Джимми. Забавно. — А как ты их выследил?

— За ними не только я следил. Они снискали весьма сомнительную популярность в определенных кругах. Просто я добрался до них раньше КорпБезКорпа. Ну, по крайней мере, до большинства из них.

Джимми хотел было спросить: А что случилось с остальными? но передумал.

— Так ты их похитил, что ли? — Джимми не удивился бы. Похищение специалистов стало нормальной практикой, хотя обычно ученых похищали другие страны. Похищения внутри страны были редкостью.

— Я просто убедил их, что здесь им гораздо лучше и безопаснее, чем снаружи.

— Безопаснее? На территории КорпБезКорпа?

— Я сделал им бумаги. Большинство согласилось, особенно когда я предложил уничтожить их так называемые настоящие личности и вообще все записи об их существовании.

— А я думал, эти ребята боролись с Компаундами, — сказал Джимми. — Беззумный Аддам был чуть ли не враг народа, судя по тому, что ты мне показывал.

— Да, они боролись с Компаундами. И все еще, наверное, борются. Но после Второй мировой войны в двадцатом веке союзники пригласили к себе на работу немецких специалистов по ракетам, и я не помню, чтобы кто-то отказался. Когда основная игра закончилась, можно взять шахматную доску и уйти играть куда-нибудь еще.

— А что, если они саботируют или…

— Или сбегут? Да, — сказал Коростель. — Пара-тройка так вначале и поступили. Командная игра им не давалась. Думали, им удастся забрать и вывезти все, что они тут сделали. А потом уйти в подполье, например.

— И что ты сделал?

— Они упали с эстакады в плебсвилле, — сказал Коростель.

— Это что, шутка?

— Можно сказать и так. Тебе нужно другое имя, — сказал Коростель. — Из коллекции Беззумного Аддама, чтобы ты вписался в коллектив. Я думал, поскольку я тут Коростель, может, снова станешь Тупиком, как раньше? Когда нам было — сколько нам было?

— Четырнадцать.

— Тогда все было проще, — сказал Коростель.

Джимми хотел задержаться, но Коростель уже тащил его дальше. Джимми хотелось поговорить с этими людьми, послушать их истории — помнят ли они своих матерей, к примеру, — но, быть может, ему выпадет шанс позже. С другой стороны, может, и не выпадет: его видели с Коростелем — с седой гориллой, с вожаком их стаи, с главой их прайда. Никто не захочет с ним откровенничать. Он для них шакал.

Они забежали в Коростелев офис, чтобы Джимми оклемался, как выразился Коростель. Огромный кабинет, куча примочек, как Джимми и предполагал. На стене картина: баклажан на оранжевой тарелке. На памяти Джимми это была первая картина, которую Коростель повесил у себя. Он хотел спросить, не Коростелева ли это девушка, но опять передумал.

Зато он увидел мини-бар.

— Там что-нибудь есть?

— Позже, — сказал Коростель.

У Коростеля по-прежнему была коллекция магнитов для холодильника, но надписи поменялись. Никаких больше научных шуток.

Там, где Бог, нет Человека.

Есть две луны: одну видишь, другую — нет.

Du musz dein Leben andern.[26]

Мы понимаем больше, чем знаем.

Я думаю, следовательно.

Оставаться человеком — значит нарушить границу.

Мечты крадутся из логова на охоту.

— А какая у тебя здесь должность? По-настоящему? — спросил Джимми.

Коростель усмехнулся.

— Что такое по-настоящему?

— Фикция, — сказал Джимми. Но был выбит из колеи.

А теперь, сказал Коростель, настало время поговорить серьезно. Он покажет Джимми второй проект, над которым они работали, — главное в «Парадиске». То, что Джимми сейчас увидит, это… нет, это словами не описать. Попросту говоря, это Коростелево дело жизни.

Джимми нацепил уместно торжественную маску. И что же это будет? Несомненно, какая-нибудь очередная пищевая субстанция. Ливерное дерево, сосисочная лоза. Или шерстяной цуккини. Он мысленно приготовился.

Коростель долго вел Джимми по коридорам, и в конце концов они остановились перед большой витриной. Не витриной — односторонним зеркалом. Джимми заглянул. Большая площадка, деревья и трава, наверху — голубое небо (не настоящее голубое небо, просто потолок купола и качественный проектор, симуляция восхода, солнечного света, вечера, ночи. Даже фальшивая луна была, со всеми фазами, как Джимми выяснил впоследствии, и фальшивый дождь).

Там он впервые увидел Детей Коростеля. Они были голые, но не как в «Голых Новостях»: никакой застенчивости, вообще никакой. Сначала он в них не поверил, настолько они были прекрасны. Черные, желтые, белые, коричневые: все цвета кожи. И каждый совершенен.

— Это роботы, что ли? — спросил он.

— Знаешь, в мебельных магазинах бывают образцы? — сказал Коростель.

— Ну да.

— Вот это они и есть.

Это итог логической цепочки, сказал Коростель вечером, когда они выпивали в комнате отдыха «Парадиска» (фальшивые пальмы, музыкальные диски, настоящий кампари, настоящая содовая). Когда полностью проанализировали протеом, а межвидовой ген и частичное сращивание генов находились в стадии разработки, стало понятно, что такой проект — вопрос времени. То, что видел Джимми, — почти окончательный результат семилетних исследований методом проб и ошибок.

— Сначала, — сказал Коростель — нам пришлось видоизменять обычные человеческие эмбрионы, которые мы доставали… неважно, где мы их доставали. Но эти люди — sui generis.[27]А теперь они размножаются.

— Они выглядят старше семи лет.

Коростель рассказал про встроенный фактор быстрого роста.

— К тому же, — сказал он, — они запрограммированы умереть в тридцать лет — неожиданно, без всяких болезней. Никакого старения, никаких переживаний. Просто ложатся и умирают. Они, правда, пока не знают — никто еще не умирал.