На всем протяжении царствования Елизаветы надобность во всевозможного рода художниках непрестанно росла. Царица оказывала предпочтение молодым русским архитекторам, ученикам Растрелли и Земцова, умершего в 1743 году; Чевакинский, Кокоринов, Бахматов набрасывали проекты церквей и дворцов. Но сколько бы царица ни требовала от заезжих мастеров, чтобы они готовили себе на смену русских юношей, это не могло заменить создания полноценной отечественной школы. В конце 1747 года Якобу Штелину поручили организовать Академию изящных искусств под эгидой Петербургской академии наук и взять на себя руководство ею. Новое учреждение было призвано объединить лучших специалистов, как русских, так и иностранных. Штелин за расходами не постоял, своей щедростью он даже навлек на себя нападки асессора Григория Теплова и самого Кирилла Разумовского, президента Академии: они находили, что на жалованье тратятся непомерные суммы. Джузеппе Валериани стал преподавателем живописи, специализируясь в особенности на искусстве перспективы. Кафедру архитектуры занял Якоб Шумахер. Было там и отделение ваяния во главе с Иоганном Дюнкером. Рисунок и искусство композиции доверили Элиасу Гриммелю. В граверной мастерской сменяли друг друга Кристиан Вортман, Петр Соколов, Георг Шмидт, затем Тейхер. Два раза в неделю Штелин собирал группу студентов, чтобы приобщить их к рисованию с натуры — искусству, к которому он питал особое пристрастие. В начале каждого месяца он просматривал работы молодых художников, затем ставил на обороте каждого наброска свою подпись. Учащемуся полагалось в следующий раз представить и этот экземпляр для просмотра вместе со своими новыми опытами, дабы директор мог, сличая их, оценить его успехи. Сверх того Штелин создал еще ведомство картографии, призванное обеспечить изготовление гравюр с видами и планами Санкт-Петербурга и его окрестностей, а также русского атласа (состоящего из двадцати одного листа), к которому прибавлялись карты отдельных губерний. Когда граверы приступали к работе над новой доской, Штелин отмечал дату и затем каждую субботу проверял, как продвигается дело. Благодаря торговле такими гравюрами касса Академии пополнялась. Через десять лет после се создания отделение ваяния насчитывало шестнадцать учеников, а рисунка — двенадцать. Каждое утро директор совершал обход своего учреждения, а порой неожиданно появлялся и после полудня, заставая своих подопечных украдкой играющими в карты или за выпивкой. Чувствуя себя здесь хозяином, он также усердно пекся о реставрации мастерских: украшал их гравюрами, упрятанными под стекло, дабы учащиеся могли рассматривать их, но не портили грязными руками. Еще у него была мечта с воспитательной целью собрать здесь коллекцию живописи, дающую представление о всех итальянских школах. Он даже нашел такую коллекцию в Италии, причем за приемлемую цену, но ни места, ни денег не хватило, чтобы разместить ее должным образом и дать молодым людям возможность ею пользоваться. Штелин без конца сетовал на отдаленность зданий Академии друг от друга, на множество бесполезных, ленивых сотрудников, без толку поглощающих безумные деньги; он сознавал, что средства расходуются неразумно, а подготовка художников оставляет желать лучшего. На его беду, жалобы директора были услышаны. По инициативе Шувалова в 1757 году в Москве была создана новая императорская Академия живописи, скульптуры и архитектуры. За краткий срок древняя столица, по-видимому, отняла у Санкт-Петербурга его первенство в области художественной и интеллектуальной. При всем том Академии наук пришлось испытать и другие грозы, в немалой степени спровоцированные соперничеством ее членов, которые, наперебой стремясь понравиться Елизавете, вовсе не интересовались техническими достижениями, если последние не могли послужить к их собственной славе.

Когда Елизавета завладела престолом, Академия наук, учрежденная ее отцом и открытая в 1725 году ее матерью, пребывала в состоянии крайнего упадка. Политические смуты, возникшие после смерти Анны Иоанновны, и возрастающий деспотизм президента канцелярии Иоганна Шумахера побудили многих академиков во главе с Леонардом Эйлером покинуть Россию. Молодые русские бунтовали против своего начальника, обвиняли его в том, что он не по назначению растрачивает фонды Академии, злоупотребляет своей властью и систематически действует вразрез с интересами местных уроженцев. Благородное учреждение между тем погрязло в долгах. Соперничество между академиками-немцами тоже пользы не приносило; так или сяк, лучшее, на что они были способны, — это налаживать свои взаимоотношения ради того, чтобы сообща интриговать против французского астронома Жозефа Никола Делиля.

Не в меру назойливое вмешательство правительства во внутренние дела Академии не могло не привести ученых мужей к низкопоклонству перед иерархической верхушкой и бюрократическому произволу в отношении нижестоящих. К величайшей досаде Штелина, члены Академии вопреки воле Петра Великого брали на себя государственные функции, дающие им доступ к чиновничьей табели о рангах. Раболепие перед начальством, ложь, интриги отравляли отношения внутри ученого сообщества, приводя в конечном счете ко всеобщему безделью.

Озабоченный тем, как бы сохранить учреждение, основанное великим царем, Штелин весной 1742 года отправился в Москву, чтобы присутствовать на коронации, каковую он затем опишет и опубликует свой труд с иллюстрациями. Ему не без труда удалось добиться от церемониймейстера разрешения участвовать в шествии, оговорив себе место впереди врачебного корпуса, и в свой черед получить аудиенцию. Последним он воспользовался, чтобы от имени Академии наук произнести льстивую речь, сопроводив оную стихотворными дифирамбами, в которых испрашивал у молодой царицы покровительства и поддержки: разве ее щедроты но отношению к ученым изысканиям и изящным искусствам не должны обессмертить ее имя и саму священную персону государыни? Этот демарш принес ему огромный личный успех, кроме всего прочего, обеспечив ему другую, высокую, хотя и очень опасную, должность — место наставника великого князя Петра.

Всякое повышение, выпадавшее на долю Штелина, любое награждение служило ему поводом, чтобы, появившись при дворе, представлять там Академию. Иногда он проявлял при этом отменное чувство юмора. Так, в 1742 году на празднике в честь Алексея Разумовского, только что получившего чин обер-егермейстера, профессор спрятался за спину лакея, которому было поручено принести бисквит, испеченный по его замыслу. Он являл собой конто главного здания Академии, внешний облик которого был воспроизведен безукоризненно, внутри же оказалась пустота — это был намек на прискорбное состояние учреждения.

На протяжении 1740-х годов финансирование день ото дня ухудшалось, академики вместо платы стали получать книги. Некоторые видели в этом символическое выражение признания их заслуг, другие же, напротив, испытывали серьезные денежные затруднения. Но позже они будут лишены даже этого скудного вознаграждения. Андрей Нартов, советник канцелярии, и впрямь надумал распродавать запасы книгохранилища различным имперским администрациям, иначе говоря, чиновникам и военным, определяя этому товару цену исходя из размеров жалованья заинтересованных лиц… За этим последовала новая волна отъездов западных ученых, которые, оседая в других европейских странах, особенно в Берлине, давшем приют многим исследователям из России, безо всякого стеснения критиковали русскую Академию. Таким образом, распустить ее значило бы окончательно стать посмешищем в глазах ученого мира Европы. Поэтому императрица решила, напротив, приблизить это учреждение к высшим сферам своего двора. В мае 1746 года она назначила президентом Академии Кирилла Разумовского, брата своего морганатического супруга. Президентское место пустовало пять лет, и приход этого восемнадцатилетнего юноши, который наряду с другими избранными учился во Франции и Германии, вселял большие надежды.