– Не может быть, – горестно повторял Ильин, – как он мог, паршивец? Я же ему вместо отца, ни в чем не отказывал, а он без спросу угнал, убил человека… Не верю!

В ходе следствия выяснилось, что угонщиков было двое – вышеупомянутый Санька и его дружок постарше, оказавшийся заводилой, – за пару дней до происшествия он сдал на права и горел желанием попробовать себя в деле…

Не мафия, не сведение счетов, не месть, а обыкновенный нелепый глупый случай. Так и живем, сказал себе майор Мельник, не зная, что за углом. Кто скажет, что это было? Случайность? Или закономерность, которой мы не сумели распознать? Вот в чем вопрос. Тут он вспомнил Монаха, который любит порассуждать о неслучайных случайностях, и подумал, что склонность к бессмысленному трепу заразительна…

Как-то раз майор Мельник, проходя мимо цветочной лавки, задержал шаг по причине того, что увидел в витрине непропорционально большие по отношению к стеблю цветы странных форм и самых фантастических расцветок.

Он вспомнил, где видел нечто подобное, попытался вспомнить, как они называются, не преуспел.

Поколебавшись, он толкнул дверь лавки. Звякнул китайский колокольчик.

Майор вошел и попал в райские кущи. Здесь было очень влажно, удушливо пахло цветами и зеленью.

– Пр-р-ришел! – хрипло закричал кто-то у него над ухом, и он вздрогнул. Не сразу разглядел зеленого с синим попугая с хохолком, сидящего в глубине зелени на деревянной подставке вроде пюпитра.

– Пр-р-ришел, пр-р-ришел! – вопила птица, рассматривая майора круглым глазом.

Он с трудом подавил желание немедленно сбежать.

В цветочной лавке майор был впервые. Нет, он, конечно, дарил иногда цветы Василисе, но покупал их в киоске рядом с домом, в последний момент вспомнив про дату. Гвоздики и розы в основном. Ничего другого там не было.

Навстречу ему, приветливо улыбаясь, выплыла декоративная женщина средних лет, похожая на лесное божество: вся в зеленом. Взглянула вопросительно.

Майор кашлянул и сказал:

– Там у вас цветы в окне, темно-красные.

– Фаленопсис! Наверное, для дамы сердца? Минуточку!

Она исчезла в глубинах лавки и появилась спустя пару минут с двумя горшками с красными орхидеями в руках.

– Выбирайте! Прекрасный цветок!

Цветок был не красный, а, скорее, лилово-красный, сложно устроенный, белый и желтый внутри.

«Орхидея!» – вспомнил майор.

– Вот эту! – Он указал на ту, что была более пышной.

Он шел по улице с большим неудобным свертком, больше всего не желая себе наткнуться на кого-нибудь из коллег.

Через пару кварталов ему удалось остановить такси, и он с облегчением нырнул внутрь.

С замиранием сердца он позвонил и вдруг подумал, что ее может не быть дома. Но она была дома – он услышал осторожные шаги за дверью, а потом почувствовал, что его рассматривают в глазок.

Дверь раскрылась. Неловкая пауза – они смотрели друг на дружку.

– Это вам, – сказал майор Мельник, протягивая ей сверток. – Можно?

Она отступила, и он вошел.

Дверь с грохотом захлопнулась и отрезала их от внешнего мира…

Ларе разрешили наконец уехать. Монах и Добродеев проводили ее на вокзал.

Она все-таки встретилась с Речицким, и они поговорили.

Когда она рассказала об их встрече восемь лет назад, Речицкий обозвал себя идиотом и сказал, что сразу узнал ее.

– Конечно, узнал, – сказал он, – только не мог вспомнить, кто такая! Думал, артистка.

Он допытывался, зачем Яник Ребров поставил спектакль и сделал запись.

Зачем? Для шантажа? Или в силу природной подлости, для того чтобы напугать приятеля, еще больше привязать к себе и тыкать, как в жука палкой, намекая иногда на убийство, и смотреть, как тот корчится от ноши, от которой никогда не избавится?

Ответа на этот вопрос нет. Некому уже ответить…

Монах и Добродеев отметили окончание «картинного» дела у Митрича. Митрич суетился, выспрашивал подробности и время от времени уединялся на задворки заведения позвонить мамочке и доложить свежие новости.

– Что будем делать, Лео? – спросил Монах. – Урожай созрел, и жатва собрана. Даже жалко, я как-то втянулся.

– Кстати, Христофорыч! – воскликнул Добродеев. – Забыл сказать! Нашелся Димка Щука. Он провел две недели на Магистерском озере, на пленэре, так сказать. Но вдохновения не было, и он все время пролежал на песке, загорал. Даже искупался два раза, хотя вода уже холодная. Очень удивился, узнав про убийства, оказывается он понятия не имел о том, что творится в городе, так как газет не читает, в Интернете не сидит и сплетен не слушает. Яника Реброва он прекрасно знал, но не уважал, потому что тот зажал его гонорар и они подрались, одним словом, пустяковый был человек; Артур Ондрик, у которого галерея, очень хитро… э-э-э… мудрый, так и вился, с улыбочками и ужимочками. И вторая жена бросила. Он по его просьбе написал «Голубую женщину», хотя, говорит, с души воротило. Дерьмо! Плюнул в вечность. А пейзаж отдал буквально за копейки. А убитую женщину он вообще не знал. А еще сказал, что не похож Ондрик на убийцу, видать, крепко прижало чувака.

– Психолог, – заметил Монах. – В двух словах обрисовал суть.

– Художники, они такие. Проникают в нутро. Я пригласил его к Митричу, не против? Ты давно хотел с ним познакомиться. Димка очень обрадовался. – Добродеев посмотрел на часы. – Сейчас подгребет. Вот он! – Добродеев вскочил и помахал рукой.

Через зал размашистой походкой спешил высокий мужчина в коротких джинсах, растянутой футболке и вьетнамках. Похоже, после кемпинга на Магистерском озере он так и не успел заскочить домой и переодеться.

– Привет, Леша! – Он обменялся рукопожатием с Добродеевым. – Я вас знаю! – заявил, уставившись на Монаха. – Леша рассказывал. Вы монах Христофор. – Он протянул Монаху руку: – Дмитрий Щука, свободный художник. – После чего упал на стул, утер лицо подолом футболки и сказал: – Ну и жарища! А вода холодная, купался всего два раза, да и то судорога схватила, чуть не сплел лапти.

Было художнику примерно тридцать с небольшим гаком, был он поразительно красив, смугл, нечесан и небрит. Кроме того, у него был сочный синяк под левым глазом. Голос у него был хриплый и очень громкий, удивительно неприятного тембра. И говорил он без передышки обо всем, что приходило в голову. Он рассказал, что провел две недели на озере, взял холсты и кисти, но ни фига не работалось, спал в мешке под звездами, разобрался с компанией по соседству, которая пила и голосила всю ночь…

Тут он потрогал синяк под глазом.

Потом ходил за грибами в соседний лесок, набрал до фига белых, но местный дедок-грибник сказал, что ядовитые, и пришлось высыпать, а потом пожалел и вернулся, а их уже нету, видать, спер тот дедок. Ночью приходила лиса и сожрала все мясо, а потом тявкала и не давала спать.