— Для его же пользы.

— Это другой вопрос.

— Для его пользы. Я хотела, чтобы этот роман выветрился у него из головы.

Пан Чинский нетерпеливо поерзал в кресле.

— Ты все еще называешь это романом?.. Сейчас, после того как прочла его письма?..

— Я не делала ударения на этом слове.

— Кроме того, он пишет, что они были обручены, называет ее своей невестой, объясняет, что скоро должен был состояться их брак.

— Я никогда бы не согласилась на это, — взорвалась пани Элеонора. — Никогда не дала бы своего благословения!..

Пан Чинский встал.

— Сейчас я сомневаюсь, принял ли бы Лешек наше благословение даже если бы мы умоляли его об этом. Эля, неужели ты так и не поняла, что произошло? Неужели ты не отдаешь себе отчета в том, что мы едва не убили своего ребенка?!. Дай-то Бог, чтобы мы его и так не потеряли навсегда!..

Спокойствие покинуло его совсем. Он взялся руками за голову и забегал по кабинету, повторяя:

— Я его знаю. Он нам этого не простит. Я его знаю. Он не простит!

— Возьми себя в руки, Стась, — слегка дрожащим голосом отозвалась пани Чинская. — Я понимаю твое беспокойство и даже разделяю твои опасения. Но мне не в чем себя упрекнуть. Я по-прежнему считаю, что долг родителей — заботиться о будущем своего ребенка…

— Эля, ему тридцать лет!

— Тем более, если, несмотря на свои тридцать лет, он хочет неразумно распорядиться жизнью. Отказ от принципов ради эгоистического удовольствия получить одобрение сына, который собирается испортить себе жизнь — не что иное, как проявление нашей слабости!

— Иначе говоря, — рассмеялся пан Чинский, — ты считаешь, что лучше потерять сына, чем отказаться от своих планов на будущее?..

— Я этого не сказала.

— А что же ты сказала?!

— Что должна придерживаться принципов… но…

— Что но?..

— Но у меня нет для этого достаточно сил, и у тебя, к сожалению, мне тоже не найти поддержки.

Пани Элеонора тяжело опустила голову.

— Чепуха, моя дорогая, — убежденно ответил ей муж. Предположим, что у нас хватит сил и мы не отступим от своих принципов. Во что превратится тогда наша жизнь?.. Мы выроем пропасть между нами и сыном — единственной целью нашего существования, единственным плодом, единственным оправданием нашей жизни в этом мире.

Он положил руку на плечо жены:

— Скажи, Эля, кто у нас останется?.. Что нам останется?.. Представляешь ли ты себе нашу дальнейшую жизнь?..

— Ты прав, — кивнула головой пани Чинская.

— Несомненно. Прими во внимание еще одно: мы не знаем этой девушки. Наша неприязнь к ней основана только на ее низком социальном положении. Мы не знаем о ней ничего, кроме того, что она работала продавщицей маленького магазина, зато мы знаем, что ее полюбил наш сын. Ты думаешь, что он мог полюбить вульгарное, неинтеллигентное, глупое существо, лишенное всяких достоинств? Ты не припоминаешь, как сама отмечала его наблюдательность, правильные замечания в адрес знакомых и критическое отношение к женщинам?.. Почему, ничего не зная о девушке, которую он выбрал, мы думаем о ней самое плохое? Точно так же мы могли бы представить, что она неземное существо. И я убежден — а ты знаешь, я слов на ветер не бросаю, — что большинство наших сомнений исчезнет в тот момент, когда мы познакомимся с ней.

Пани Чинская сидела молча, подперев голову руками и, казалось, рассматривала ковер.

— Если наши возражения во время знакомства возрастут, то, поверь мне, — продолжал пан Станислав, — с течении времени и Лешек разделит их, когда у него появится возможность наблюдать ее в нашем обществе.

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, что самое разумное сейчас забрать эту Марысю к нам.

— К нам?.. В Людвиково?..

— Естественно. И более того, со своим приглашением мы должны поспешить.

— Почему?

— Потому что, если мы сейчас не проявим свое доброе отношение, если Лешек хоть на минуту подумает, что мы колеблемся и по-прежнему хотим оторвать его от Марыси, тогда для нас все будет кончено. Кто знает, не забрал ли он ее уже с этой мельницы и не увез ли к кому-нибудь из своих приятелей?

— Так что же делать? — руки пани Чинской сжались.

— Как можно быстрее ехать туда.

— Куда?.. На мельницу?

— Да. Если еще не поздно.

Пани Чинская быстро встала.

— Хорошо. Пошли за шофером, пусть выезжает.

— Спасибо тебе. Эля, — он привлек ее к себе. — Мы не пожалеем об этом. Стареем, дорогая, и нам нужно все больше тепла.

Когда он вышел, пани Чинская вытерла слезы.

Несколько минут спустя большой черный автомобиль отъехал от крыльца. Погруженные в свои мысли Чинские не проронили ни слова, даже забыли сказать шоферу, куда ехать.

Но ему это и так было известно. В Людвикове все знали, куда едут родители Лешека и зачем. Как же иначе? Ведь есть законы, заставляющие сердца биться в унисон, все их чувствуют и всем они понятны.

Длинная тяжелая машина повернула к мельнице. Сани, груженные зерном, превратили дорогу в сплошные выбоины: приходилось ехать медленно и осторожно. Яркий свет фар метался снизу вверх, неожиданно выхватывая из темноты то силуэт ольхи, покрытой шапкой смерзшегося снега, то черные стволы верб, поросшие тонкими веточками, и, наконец, покатые крыши построек.

Снегопад прекратился, и шофер уже издалека заметил стоявшие возле мельницы сани из Людвикова.

— Наши лошади возле мельницы, — сказал он, не оборачиваясь.

«Слава Богу, что они еще здесь», — подумали Чинские.

На свет фар из дома вышел кучер, который, накрыв лошадей накидками, грелся в кухне возле печки, а также старый мельник, считавший своим долгом приветствовать хозяев Людвиковского поместья.

— Сын ваш здесь, в пристройке у панны Марыси. Позвольте, я провожу вас.

— Спасибо, Прокоп! — сказал пан Чинский и, беря под руку Элеонору, шепнул:

— Помни, Эля, хочешь чужое сердце завоевать, нужно свое отдать.

— Знаю, мой добрый друг, — она прижалась к его плечу. — И не бойся.

Она уже преодолела себя и в глубине души согласилась с тем, что еще недавно сочла бы за оскорбление. Второй раз в жизни судьба заставляла ее переступить этот порог. Казалось, неумолимый рок повернул время вспять и снова вернул ее в грозную, тревожную ночь, оставив наедине со страхом и сомнениями перед домом с маленькими квадратными оконцами.

На стук в дверь Лешек уверенным, даже вызывающим голосом ответил:

— Войдите!

О приезде родителей его предупредили сполохи от автомобильных фар, освещавших заснеженные верхушки деревьев. Он знал, что они приедут, но вот с чем? Лешек вскочил и стал впереди Марыси, как бы стараясь заслонить ее от надвигающейся опасности. Лицо его вытянулось и побледнело. Он плотно сжал губы, с которых готовы были сорваться резкие, безжалостные слова.